После перерыва мы снова превращаемся в скучное и посредственное трио. Молодежь исчезает из зала, и я принимаю твердое решение: в следующий раз, когда буду петь на корабле, я, бл. дь, им буду владеть.
9
В конце лета «Одиссей» возвращается и «Пенелопа» встречает его в порту Саутгемптон. Она стоит у взятого напрокат микроавтобуса, и теперь однозначно заметно, что она беременна. Лето было рекордно жарким, носить дополнительный вес Фрэнсис было тяжело, но выглядит она изумительно и очень рада меня видеть. Мы едем в Лондон, ночуем у ее приятельницы по имени Пиппа в Баттерси на юге города и на следующее утро едем в Ньюкасл. Мы намерены вернуться в Лондон в следующем году, хотя я не очень понимаю, как сможем все это время сводить концы с концами.
Во время последнего периода жизни в Ньюкасле наша группа много выступает. Мы играем в качестве резидентов и даем концерты в университетах и колледжах, расположенных достаточно далеко от Ньюкасла, например в Лидсе и Шеффилде. Кэрол Уилсон организует несколько выступлений в Лондоне: в Nashville Rooms в Западном Кенсингтоне, в Лондонской школе экономики и в концертном зале Dingwalls в Камдене. У нас еще осталось немного денег, отложенных после моей работы на круизном лайнере, но за выступления мы зарабатываем очень мало. Я больше не получаю зарплаты, не подал на социальное пособие, и Фрэнсис, конечно же, не может работать.
Впервые в жизни я начинаю серьезно вести дневник. Возможно, я пытаюсь возвысить свои волнения до уровня поэзии и драмы, чтобы меньше переживать по поводу жизни. Я чувствую себя, словно зеленый новобранец перед битвой, и хотя иногда моя проза выходит весьма неплохой, я стыжусь того, что пишу.
«Длинная осень закончилась, сегодня вечером в воздухе чувствуется холод Балтики. Наш ребенок переворачивается в животе матери, и я слышу, как ветер поет в проводах свою первую хрупкую зимнюю песню.
Кажется, наш сын решил появиться на свет в мире, который не является совершенным и законченным. Бесполезно убеждать его в том, что сейчас – не лучшее для этого время.
Всего неделю назад в трех улицах от нас группа скинхедов забила насмерть одного парня. Наверное, они выбрали свою жертву практически произвольно. Возможно, скинам не понравилась воображаемое одиночество жертвы, то, что он не похож на них. Они повалили парня на землю, и вот сейчас толпятся вокруг него и каждый пытается ударить его по голове, словно это футбольный мяч. Они боятся остановиться, каждый из них боится стать единственным убийцей, они боятся думать и не в состоянии услышать крики жертвы, потому что в их головах песней звучат слова: „Я не один, я причастен, я в группе!“ Эти слова звучат в их головах с каждым наносимым ударом. Они выбивают ему глаз, половину зубов, вбивают перегородку носа в мозг, как кол, разбивают ключицу, будто она сделана из тонких прутьев. Бьют, бьют и бьют до тех пор, пока не открывается дверь соседнего дома или по улице не проезжает автомобиль, после чего они обращаются в бегство, словно стая собак. Те, кто отстал, стремятся догнать убежавших вперед скинов в клоунских ботинках. Они петляют, поворачивают, пробегают мимо нашего дома, через мост и к железнодорожной станции, потом сбавляют шаг и идут, словно прогуливаются, пытаясь отдышаться. Довольные собой и своей смелостью, они начинают по одному и по двое расходиться по домам. В это время их жертва истекает кровью, скорая приезжает слишком поздно, и парень умирает. От всего этого мне хочется плакать.
И тем не менее мой мальчик решил родиться в этом мире. Он – как стрела в объятиях натянутой тетивы, ждет своего рождения, не думая о том, готовы мы к нему или нет».
По углам зала в Newton Park Hotel сидит всего несколько человек. По понедельникам людей всегда немного, но сегодня я волнуюсь и не в состоянии сконцентрироваться на музыке. Даже когда пою, не чувствую себя смелым и неуязвимым. Сегодня днем у Фрэнсис начались схватки, которые постепенно становились все сильнее и сильнее. Я отвез ее в больницу на Уэст-роуд. Она казалась счастливой и уверенной в том, что мне надо идти и делать свою работу, при этом я знаю, что у нее есть профессиональная актерская привычка вести себя невозмутимо и не показывать своих чувств. Она уверяет меня, что все у нее будет в порядке, но я все равно не чувствую себя спокойно. Сестра в родильном отделении заверяет меня, что до полуночи Фрэнсис точно не родит, и выпроваживает из комнаты, как что-то совершенно ненужное. После выступления мои коллеги-музыканты освобождают меня от необходимости вывозить музыкальное оборудование, поэтому я еду прямо в больницу. Я нахожусь в возбужденном состоянии, и в то же время мне страшно. Как обычно в состоянии стресса, я пытаюсь перенестись мыслями в будущее, в котором все, что происходит сейчас, уже в прошлом, все уже случилось и все в полном порядке. Я пытаюсь представить себе, как чувствует себя Фрэнсис, в животе которой растет другое существо. Она уверена в том, что хочет пройти через то, что ей предстоит? Страшно ли ей? Теперь ею управляет инстинкт? Существуют ли химические препараты, дающие спокойствие и ощущение стоического признания неизбежного, словно деторождение – это своего рода смерть, отречение от собственного эго? Я – всего лишь мужчина, и мне остается только гадать, откуда в женщинах берется такая смелость. Мне этого никогда не понять. МОЯ ПРОЗА ВЫХОДИТ ВЕСЬМА НЕПЛОХОЙ, Я СТЫЖУСЬ ТОГО, ЧТО ПИШУ.
Дорогу в больницу я знаю настолько хорошо, что могу добраться туда с закрытыми глазами. Я семь лет ходил по этой дороге в школу, а сейчас готовлюсь стать отцом.
Сестра некоторое время держит меня в комнате для ожидания. Для нее мужчины – легкий раздражающий фактор, словно малые дети, к поведению которых надо относиться со снисхождением. Потом я вижу, как отодвигают ширму вокруг кровати, на которой лежит Фрэнсис, и меня запускают внутрь. Ничего не произошло, схватки закончились. Фрэнсис говорит, что я выгляжу усталым, отчего мне немного стыдно, потому что именно ей предстоит пройти сквозь такие трудности, а измотанным и утомленным выгляжу я. Она говорит, чтобы я ехал домой, выспался и возвращался в роддом утром. Сестра подтверждает, что ночью ничего не должно произойти. С чувством собственной полной бесполезности и восхищением перед женщинами я выхожу из здания больницы.
Когда я возвращаюсь домой, то вижу, что усилители, спикеры, мониторы и микрофоны стоят в коридоре. Джерри сидит в кресле у камина и задумчиво попивает пиво. Он дает мне бутылку и выслушивает отчет о том, что происходит с Фрэнсис. В задумчивости мы сидим и смотрим на огонь. Через два месяца мы с женой уезжаем в Лондон, но до этого будем жить здесь с ребенком, и Джерри, возможно, думает о том, как мы будем уживаться все вместе. Сперва в квартире жили только мы вдвоем и хранили тут наше музыкальное и звуковое оборудование. Потом появилась Фрэнсис с собакой, а скоро появится и ребенок. Я уверен, что Джерри рад, что в квартире стало уютней из-за присутствия женщины, но народу постепенно становится все больше, и всем нам придется чем-то жертвовать и найти какой-то компромисс. Однако Джерри не высказывает вслух свои опасения, и мы сидим и пьем пиво, как обычно.
Мы с ним, конечно, странная пара. Мы близки, но не слишком. Мы друзья, но можем легко прожить друг без друга. Нас соединяют общие амбиции, страстная любовь к музыке, и именно поэтому в наших отношениях есть определенные трения. Я знаю, что он не переваривает некоторые из моих качеств, и кое-что в его характере с трудом переношу я. Мы разные, вот и все, мы думаем и ведем себя по-разному. Я думаю о будущем с мечтательным оптимизмом, а он часто ведет себя как циник и приземленный реалист. В принципе, у нас с ним одинаковые жизненные планы, но способы их реализации начинают постепенно все больше различаться.
В начале наших отношений я был всего лишь учеником, но в последнее время эта ситуация сильно изменилась. Без всякого сомнения, Джерри гораздо более сильный и профессиональный музыкант, чем я. Когда он говорит, что если бы умел петь, то тут же меня уволил бы, и в этой шутке есть доля правды. Но Джерри с уважением относится к песням, которые я начинаю писать, и то, что я нашел чувства и голос, которым их выражаю, его одновременно радует и расстраивает. Мне нравятся сложившиеся между нами отношения соперничества, но нравятся лишь потому, что пока я выигрываю. Как бы я чувствовал себя, если бы Джерри оказался более творческим человеком? Сомневаюсь, что меня устраивала бы такая ситуация. Между нами существуют определенные проблемы, но при этом существует сильная связь и желание общаться. Вскоре все мы должны перебазироваться в Лондон, который нам надо покорить. Вот что главное.
Проснувшись на следующее утро, я тут же понимаю, что что-то не так. Свет в комнате какой-то неправильный. Я никогда не мог долго спать, ранние подъемы и развоз молока с отцом раз и навсегда избавили меня от желания долго нежиться в постели. Я, как куры, встаю вместе с солнцем. Неужели я на этот раз проспал? Шум с улицы какой-то неправильный, непохоже, что сейчас семь утра. Рано утром на улице не может быть так шумно. Я в ужасе. Поворачиваю голову и беру лежащие на тумбочке наручные часы. Трясу их и моргаю. Без пяти час. Сначала я думаю, что без пяти час ночи, но потом с ужасом осознаю, что ошибаюсь. Я, возможно, впервые в своей жизни проспал двенадцать часов и, скорее всего, пропустил рождение своего сына.
Я вскакиваю с кровати и несусь в комнату Джерри, но тот уже куда-то ушел. Я бегу наверх и стучу в дверь соседей, чтобы позвонить от них по телефону (у нас в квартире телефона все еще нет), но они не открывают, потому что ушли на работу. Я несусь на улицу к телефонному автомату и судорожно набираю номер больницы. Мои пальцы с трудом попадают в дырки крутящегося диска. На мой звонок не отвечают, как кажется, целую вечность. Наконец я слышу:
«Больница, как могу вам помочь?»
«Соедините, пожалуйста, с родильным отделением».
«Соединяю».
ebooksa