На следующий день мы отплываем из Зебрюгге в Англию. Грег еле живой от похмелья. Он сидит на палубе, обхватив голову ладонями, над ним стоят Вейн и Алистер.
«Ну ты и идиот».
«Где мы возьмем деньги, чтобы купить новую гитару? А? Есть предложения? Ты просто кретин».
«Ты все заработанные деньги потратил на бухло. Теперь смотри, что из этого получилось».
Кроули театрально плюет против ветра, и слюна попадает на его косуху.
«Болван, нет слов».
Грег резко вскакивает, подбегает к борту и блюет в море струей своих желтых демонов.
«Ну, блин, кретин», – бормочет Алистер, словно ставит последний и окончательный диагноз.
«Оставь его в покое», – произносит Вейн, смотря на перегнувшегося через перила Грега. Он идет успокоить своего любовника, и я понимаю, что Вейн любит Грега и будет заботиться о нем, как уже неоднократно до этого делал. Алистер уходит, предварительно мрачно посмотрев на меня.
На другом борту лодки стоит барабанщик Крис, наблюдая приближающийся берег туманной Англии. Он явно мерзнет, потому что одет в летнюю одежду, в которой выступал во время всех концертов. Порт города Фолкстон становится все ближе, а вид у Криса становится все более озабоченным.
«Как дела, Крис?»
«Все в порядке. Надеюсь, мне разрешат сойти на берег».
«А если не разрешат?»
«Тогда не знаю. Если меня отправят в Венгрию, то я попаду в тюрьму».
Он пытается зажечь сигарету, но ветер слишком сильный, и незажженная сигарета висит у него изо рта, как у французской кинозвезды.
«Может, мне спрыгнуть за борт и доплыть до берега?»
«Я думаю, что вот этого точно не стоит делать, Крис. Будем надеяться, что все будет в порядке».
Он пожимает плечами и уходит в трюм, а я неожиданно понимаю, как мне повезло в этой жизни.
После высадки в Фолкстоне иммиграционные власти задерживают американцев шесть часов, проверяют разрешения на работу, досматривая багаж и в целом доставляя им массу неудобств. Мы, англичане, ждем их на парковке. Потом мы еще четыре часа ждем Криса, но потом нам сообщают, что его отправляют ночным паромом назад в Зебрюгге. Бедняга. Мы ничем не можем ему помочь и в состоянии глубокой депрессии едем в Лондон.
Когда я добираюсь до дома, то едва узнаю своего сына, который сильно вырос. Фрэнсис спрашивает меня, знаю ли я Дебору. У меня на душе тут же становится тревожно.