— Стой, еврей! — крикнула она. — Стой, красавец!
И приказала остановиться.
Конечно, Хаим-Иона не стал ожидать. В миг один он снова очутился в лесу. Бежит, мчится стрелой изо всех сил… Слышит однако крики барыни… Та посылает за ним своих егерей — плохо дело! Поймают его. Решил он спрятаться. Где спрятаться?
В тех лесах водятся удивительные деревья… Высокие, здоровые деревья, и ветви отходят у них от ствола, как у прочих дерев, но — чудо Господне! — достигнув известной высоты, ветви изгибаются наподобие лука и закругленно растут книзу, иногда даже врастая глубоко в землю. Вскочил Хаим-Иона в такую кущу ветвистую, грохнулся оземь, — хорошо, что на мягкий мох упал. Но расшибись он даже, и то голоса бы не подал, и дышать боится, как бы не услыхали, что его сердце стучит. А егеря носятся взад и вперед, то приближаясь, то удаляясь, окликая друг друга: «Гоп-гоп! Гоп-гоп!» Лежит Хаим-Иона и молит про себя смятенной душой Творца миров: не вводить его в искушение… Потому что барыня, как успел он заметить, очень хороша собой, необыкновенная прелестница, сидит в открытой соболевой шубке и сверкает бриллиантами — чаровница! И молит он поэтому Господа: «Владыка Небесный, человек ли она, сила ли нечистая или неведомо кто, избави меня от ее рук!..»
А сам весь дрожит, слышит, как барыня кричит и сердится, что его все еще не нашли.
— Я, собаки, с вас шкуру сдеру, а тела псам выкину! На кол вас посажу!..
Хаим-Иона пробует успокоить себя: может быть, это она — злюка, ненавистница евреев, желает его поймать и предать мукам, в тюрьму заключить. И он рад пострадать… Лишь бы не согрешить! Владыка Небесный, лишь бы не впасть во искушение.
Но ему суждено было искушение… Увидев, что егеря не могут найти его, барыня спустила с колен собаку. Та кинулась в лес, побежала по следам и пронюхала его… Подбежали егеря, связали его веревками и отнесли барыне.
— Зачем вы связали его? — сердится та.
— Он кусается! — отвечают егеря, бросив его к ногам барыни в карету. Началось искушение.
Едва его схватили и связали, Хаим-Иона Вительс дал обет: глаз не раскрыть, даже в лицо ее не глянуть… Но довольно одного голоса женщины — Хаим-Иона чувствует, как ее голос растекается по всем его членам, как ему становится жарко во всем теле.
А барыня с егерями говорит — кричит, с ним — поет. Она сама, — говорит певуче барыня, — развяжет его, и всякое место, к которому прикоснулась веревка, расцелует… Она повезет его в свои палаты… Рай для него откроется… Велела кучеру ехать назад, а сама стала развязывать веревки на нем.
И едва прикоснется к его телу, с ее пальцев проникает в него некая ароматная теплота.
Но ведь он — Хаим-Иона Он берет себя в руки, падает к ее ногам, просит ее, умоляет. Их язык он знал…
— Барыня! Ясновельможная! Великая, сиятельная, что ты хочешь от меня?
— Я желаю твоего добра! — отвечает она. — Или я тебе не нравлюсь?
— Барыня! Ясновельможная!.. Зачем тебе надобен презренный, грязный, паршивый жид? (От самого рождения у него и прыщика на теле не бывало, но он желал вызвать презрение к себе). Разве худший твой раб, твой последний свинопас не красивее, не стройнее меня?
А та смеется:
— Нет! Красивее и прелестнее тебя нет никого!
Твое дыхание, — говорит, — жжет меня огнем! О, если бы ты свои глаза раскрыл…
ebooksa