Уже показалась юрта, отмечавшая дистанцию в двадцать пять миль, и юноша по привычке взялся представлять себе сказочной красоты ямские станции Каракорума. Он ведь слышал истории от проезжих гонцов, хотя, признаться, подумывал, что они преувеличивают, видя, что он ловит каждое их слово. Отдельный стол с кушаньями, для нарочных. Лампы в любое время дня и ночи. А конюшни, конюшни!.. Стойла из полированного дерева, где ряд за рядом стоят отборные скакуны, готовые в любую минуту рвануть через просторы империи. Когда-нибудь Кисрут обязательно дослужится до того, чтобы оказаться там. Об этом он грезил всякий раз, когда проделывал путь между двумя захудалыми станциями, маленькими и убогими – всего несколько юрт и загон. Городские гонцы словно бы привозили с собой столичный шик.
Ничего такого не было на станции, где он жил. Гурбан и еще пара воинов-калек со своими женами управлялись здесь и вполне довольствовались тем малым, что имели. А Кисрут грезил о важных посланиях, и потому слова измученного гонца до сих пор звучали в ушах: «Скачи, не щадя ни себя, ни лошадей, но доберись до Гуюка, ханского наследника. Передай ему в руки, и только ему!» Что это за послание, Кисрут не знал, но это могло быть только что-то чрезвычайно важное. Он весь горел предвкушением того, как вручит его своему брату и повторит волнующие слова.
Не передать, как гонец был раздосадован, когда на последнем отрезке пути его никто не встретил. Гурбан сейчас как пить дать дрыхнет, напившись арака, который его жена сделала неделю назад. Вот же старый пьяница: тут самое, можно сказать, важное послание всей их жизни, а он и его готов проспать. Кисрут, спешившись, еще раз звякнул бубенцами, теперь уже тенькнув по ним рукой, но в юртах по-прежнему стояла тишина, и лишь над одной из них сонно вился дымок. На затекших ногах Кисрут зашел в открытый двор и позвал брата. Рыбачить, что ли, все ушли? Кисрут и сам вот только уехал отсюда три дня назад со стопкой каких-то пустяковых писем.
Пнув с досады дверь юрты, он даже не стал заходить внутрь. Отчего-то послание придавало ему уверенности.
– Ну кого там несет? – наконец раздался скрипучий голос брата. – Кисрут, ты, что ли?
– Я, кто ж еще тут надрывается, выкрикивая твое имя? – сердито бросил Кисрут. – Письмо из Каракорума везу, срочное. И где я тебя нахожу?
Дверь отворилась, и вышел брат, протирая глаза. Лицо его было помятое, заспанное. Кисрут с трудом подавил злость.
– Да здесь я, здесь, – потягиваясь, сказал брат.
Кисрут укоризненно покачал головой:
– Знаешь что, я, пожалуй, сам его доставлю. А ты скажи Гурбану, что на дороге к востоку орудует шайка воров. Чуть с лошади меня не стянули.
Глаза брата мгновенно прояснели. Ямских никто и пальцем трогать не смеет.
– Скажу, ты не волнуйся, – успокоил он. – Ну хочешь, я с сумкой поскачу? Коли письмо такое важное.
Но Кисрут уже все решил. Хотелось узнать, чем же все это приключение закончится. Тут на одном волнении доскакать можно.
– Ложись уж, отсыпайся. Я довезу.
Он сам, не давая брату, вывел лошадь во двор. Хотелось поскорей уехать: вдруг тот, чего доброго, одумается?
– Ты только не забудь, скажи Гурбану про воров, – напомнил он через плечо и погнал лошадь галопом. К следующему яму он прискачет уже к темноте, но там народ надежный; встречать выйдут, едва заслышав бубенцы.
Брат сзади что-то прокричал, но Кисрут уже скакал без оглядки.
День за днем тумены Субудая оставались недосягаемыми для вражеской конницы. Бату потерял счет попыткам венгерского короля навязать сражение. И ту и другую сторону удерживала пехота, а потому в первый же день после перехода через Дунай король Бела бросил вдогонку монголам двадцать тысяч своих всадников. Субудай бесстрастно взирал, как они настигают задние ряды его пехоты, и наконец, в самый последний момент, – с редкостным, по мнению Бату, хладнокровием – велел дать остерегающий залп. Под прикрытием стрел пешие воины вскочили на лошадей, и их быстро перевезли на три мили, снова образовав между двумя армиями выгодный для монголов разрыв. Когда венгерские конники поставили себе целью схлестнуться с неприятелем, их встретил черный вихрь из стрел – прицельный, бьющий с дьявольской точностью. Монгольские тумены отличала дисциплина, для их противника попросту невиданная: они обладали способностью налетать в самый неожиданный момент, давали два быстрых убийственных залпа и тут же на скорости возвращались к своим основным силам.
Первый день выдался самым сложным, с часто повторяющимися бросками и атаками, которые приходилось отбивать. Субудай тщательно следил, чтобы две армии на марше не сближались, пока не скроются из виду Буда и Пешт. Когда в первый вечер зашло солнце, орлок с улыбкой оглядел лагерь венгерского войска, огромный, как город. Посреди поля венгры возвели квадрат из мешков с песком, сделав из них стену в человеческий рост. Эту тяжесть они тащили с собой от самого Дуная. Потому-то они и не могли догнать монголов. Подтверждалась и догадка Субудая насчет того, что за стенами из мешков надежно укрылся только король со своими командирами. Остальное же войско расположилось на открытой местности: их за людей не считали, как любых слуг.
Вероятно, венгерский король полагал, что в своем командном шатре он будет спокойно есть и спать, но Субудай взял за правило каждую ночь подсылать к неприятельскому лагерю людей с трубами и цзиньскими хлопушками, чтобы не давать венгерскому войску сомкнуть глаз. Орлоку было нужно, чтобы король Бела пребывал в состоянии утомленном и взвинченном; сам же Субудай спал и храпел так, что его личная охрана возле шатра лишь посмеивалась.