Словно вся жизнь готовила его, Тэмуге, к этому судьбоносному решению. Родни вокруг больше нет, и без нее он чувствовал странную свободу. А с уходом последнего свидетеля все давние неудачи сгинули, обратились в прах.
Властью Сорхатани довольны не все. Взять хотя бы Яо Шу – он явно не из числа ее сторонников. Надо будет сговориться с этим сановником, а уж он наверняка найдет других. И сделать все это следует до прихода Чагатая. Бывают случаи, когда власть переходит из рук в руки быстрее, чем наносится удар ножом. Тэмуге поднялся и в последний раз посмотрел на тело Хасара:
– Он сожжет наши книги, брат. Разве я могу такое допустить? С какой стати? Я был в том урочище с самого начала, когда все мы находились на волоске от смерти. Обещаю тебе, что не струшу, тем более теперь, когда твой дух смотрит на меня. Я был рожден для власти, брат. Из всех нас я последний. Так что теперь
Король Бела смотрел, как вокруг возводится лагерь, начинаясь от его шатра – величавого, с хорошо просмоленными шестами и плотной, непродуваемой тканью. Пахло жареным мясом: это слуги уже готовили что-то на вертеле. Весьма кстати. Стоя в центре лагеря, король ощущал прилив гордости. Чтобы безостановочно и вполне успешно гнать монголов, помощь этих презренных половцев ему не понадобилась. Добрая венгерская сталь и отвага – вот и все, что оказалось нужно. Право, забавно: орды этих монгольских кочевников он гонит так, как они, должно быть, гонят у себя по степям свои стада. Немного жаль, что он не нанес им удара на берегу Шайо, но кто мог знать, что они дадут такого стрекача, без оглядки улепетывая через мост… Прикрыв рукой глаза от заходящего солнца, Бела мог видеть вражеские палатки – какие-то странные, круглые, пятнышками белеющие за рекой. У этих варваров никакой аккуратности и порядка, присущего его лагерю. Он с удовольствием предвкушал предстоящую погоню. В его жилах течет кровь королей, и сейчас он чувствовал, как предки взывают к нему: отбрось захватчика назад, сломи его; пускай, окровавленный, уползает к себе обратно через горы, откуда явился.
Бела обернулся на стук копыт: к нему подъезжал один из рыцарей Конрада Тюрингского. Англичанин среди тевтонцев редкость, однако Генри Брэйбрук, этот бывалый именитый рыцарь, вполне заслуживал своего доблестного статуса.
– Сэр Генри, – приветствовал его король Бела.
Рыцарь спешился и неторопливо поклонился. Меж собой они говорили на французском, поскольку оба хорошо знали этот благородный язык.
– Милорд, они пытаются удержать мост. Сотен восемь, а может, около тысячи, сейчас повернули от их арьергарда и устремились на нас.
– Вот как? – с сарказмом переспросил король Бела. – Они бы предпочли, чтобы мы не переправлялись? Что ж, немудрено. Чувствуя все эти дни у себя за спиной наше дыхание, они, должно быть, только и думают, как унести ноги.
– Может быть, милорд. Но это единственный мост на сотню миль, если не больше. Нам нужно вытеснить их за сегодняшний вечер или за утро.
Бела ненадолго задумался. Настроение у него было хорошее.
– Когда я был мальчиком, сэр Генри, то на камнях возле озера Балатон собирал улиток. Они цеплялись за камни, но я своим ножичком отковыривал их и складывал в горшочек. Вы улавливаете намек?
Сам Бела рассмеялся своей остроте, но англичанин слегка нахмурился. Судя по всему, он ждал приказа. Король вздохнул: скучноваты все-таки эти упрямые духовники с оружием. Рыцари вообще народ мрачный – христиане, но уж больно непреклонные. Между тем в воздухе разносился аромат жареной свинины, и король Бела, со смаком хлопнув в ладоши, определился с решением:
– Пошлите лучников, сэр Генри. Пусть развлекутся, посостязаются в стрельбе по мишеням, а то ведь скоро стемнеет. Стрел не жалеть, неприятеля отогнать за реку. Теперь мой приказ ясен?
Рыцарь снова поклонился. Сэра Генри Брэйбрука донимал фурункул на ноге, который надо было проткнуть, да еще натертая ступня сочилась гноем, несмотря на все мази и припарки. Из еды его ждали разве что похлебка да черствый хлеб с глотком кислого вина, чтобы пропихнуть кусок в сухую глотку. На лошадь Генри влез осмотрительно, чтобы не задеть своих болячек. Резни он не любил, хотя эти безбожники-монголы заслуживали того, чтобы их стерли с лица земли. А приказ короля надлежало выполнять из-за обета послушания, который приносили братья-рыцари.
Королевский приказ Генри Брэйбрук исправно передал полку лучников – четырем тысячам стрелков под командованием венгерского принца, который ему не нравился и не вызывал уважения. Лишь дождавшись, когда стрелки пешим строем двинутся к мосту, рыцарь с урчащим животом отправился в свое расположение за миской похлебки и сухарем.
Чагатай взглянул на яркое солнце. В руке он держал кусок желтоватой бумаги, проделавший с гонцами путь длиной больше тысячи миль. От дорожных превратностей бумага покрылась пятнами и замаслилась, но скупые строки заставляли сердце бешено стучать. Доставивший письмо ямской гонец все так и стоял на коленях, напрочь забытый с того самого момента, как Чагатай начал вчитываться в поспешно накарябанные цзиньские иероглифы, которые складывались в слова настолько вожделенные, что от них даже пробирал озноб. Он ждал их все эти годы. Угэдэй наконец-то умер.
Это меняло все. Чагатай остался последним из уцелевших сыновей несравненного Чингисхана; последним прямым потомком отца державы, хана из ханов. Чагатай, можно сказать, слышал в голове голос отца, думая о том, что ему предстоит. Время быть безжалостным, зубами вырвать власть, некогда обещанную и принадлежащую ему по праву. Глаза обожгли слезы, частично от воспоминаний об ушедшей юности. Он наконец-то мог стать тем, кем прочил ему отец. Бумажный лист Чагатай машинально скомкал в руке.
Против наверняка выступит Субудай – во всяком случае, на стороне Гуюка. Чагатая орлок не поддерживал никогда. Придется его тихо умертвить, иного выхода нет. Простое решение, открывающее все прочие пути в грядущее. Чагатай кивнул своим мыслям. Вместе с Угэдэем и Субудаем он стоял во дворце Каракорума и слышал, как брат рассуждает о преданности орлока, хотя сам Чагатай знал, что не доверится ему. Слишком много всего накопилось между ними, и в суровых глазах Субудая ему не виделось ничего, кроме обещания смерти.
Ключ к замку – это, конечно, Каракорум. Традиции прямого перехода власти на сегодня нет, во всяком случае среди племен, составляющих монгольский народ. Хан всегда избирался из лучших воинов, которые могли стать вождями и повести за собой. Ну и что, что Гуюк – старший сын, которого Угэдэй назвал своим наследником? Коли на то пошло, Угэдэй тоже не самый старший из братьев. У народа любимцев нет – примет всякого, кто возглавит город. Пойдет за тем, у кого есть сила и воля завладеть столицей. Чагатай задумчиво улыбнулся. Сыновей у него много – хватит, чтобы заполнить все комнаты дворца и продолжить род Чингисхана хоть до скончания времен. Воображение рисовало потрясающие картины: империю от страны Корё на востоке до самых западных морей, и всё под одной сильной рукой. Цзиньцам подобное и не снилось. А вообще, владения настолько обширные, что так и тянет попробовать удержать их.