Улыбка Шакти: Роман

22
18
20
22
24
26
28
30

Она? Он порождает Ее, она – Его. Пуруша рождает Вирадж, Вирадж – Пурушу, как сказано в Ригведе. Она, Шакти, которая в Нем и не в Нем одновременно, ее свет?

Придя домой, вернулся к переводам из Вишну-пураны и Ригведы, начатым в прошлом году. К тем местам в них, где речь идет о сотворении мира. В священных текстах индусов этих сценариев, явно или мнимо разнящихся, можно насчитать десятки. Переводил я с английского подстрочника, сверяясь с несколькими переводами и комментариями индологов. Как и в той первой моей Индии, пятнадцать лет назад, когда переводил фрагмент из Айтарейя-упанишады о начале мира. Конечно, это не переводы – скорее, свободные переложения, опыты чтения.

Вишну-пурана, II. 5–18Парашара сказал: слава золотому зародышу, началу мира и его концу. И поклонился опоре Вселенной – ничтожнейшему Пуруше, который повсюду, куда ни глянь: вот его игрище, этого разного мальчика, но сам он не здесь, а там – нет у него примет. Невыразим, незапятнан ни формой, ни содержаньем, – таков уговор (стиль). Пространство, помня о творенье, рождает осязанье; так возникает воздух. V. 3–17В начале(но где, когда?)сосредоточился и тьму создал кромешную.И взгляд отвел.И вновь сосредоточилсяи сотворил животных —«канал горизонтальный». Высокомерны,они ходили, не говоря друг с другом,и в каждом было двадцать восемь несовершенств.Прикрыл глаза.Сосредоточился —и сотворил боговсчастливых, светлых, «внешнийканал». И улыбнулся, взгляд отвел. И вновь сосредоточилсяи вертикальный создал канал.Вот совершенство. Люди. Страсть и косность.Что хочешь ты еще услышать?

Сходил в деревню пообедать. На полдороге присел под тенистым деревом с Пушкиным, подрядившимся на стройку дома по соседству. Сказал мне, что вчера на закате снова видели черную пантеру – вышла на тот же лесной пригорок у Чикамандира, стояла там долго. Так я и вижу ее: стоит, смотрит вдаль, поверх куполка лесного храма, поверх земли, но ниже неба. Тело тьмы с двумя маленькими заходящими солнцами в глазах. Все никак мы не встретимся, годы идут, она где-то рядом, чуть впереди, чуть позади…

Вернулся, поместил в ютьюбе небольшое видео, снятое в джунглях, и заодно посмотрел фильм, случайно наткнувшись на него – о самовосстановлении клеток, о ДНК, о том, что каждую долю секунды в нас происходит слом, подмена, клетка перестраивается в сторону небытия, и только изощренными усилиями клеточной службы по чрезвычайным ситуациям клетка чинится, возвращаясь к жизни. И снова слом. То есть, выходит, естественное состояние органики – не быть?

И вновь сосредоточился. Надо же, ходят по лесу, высокомерные, не поворачивая головы друг к другу. И в каждом – двадцать восемь несовершенств. А люди – на вершине: страсть и косность. Или, как сказал Кафка: нетерпение и небрежность, потому и изгнаны из рая, и вернуться не могут.

Вышел на веранду, Праба у дома подвязывает высокий куст бамбука, надломленный слоном, приходившим этой ночью.

Нет вестей. Верней, слишком много, но ни одной среди них первородной – той, что от самого истока дней. Даже Творец, говорит Ригведа, не ведает, как все началось. Желанье на Него нашло. Откуда ж оно возникло? А сам Он? Не ведает. Как и то, кем и как этот мир сотворен, да и был ли создан. Вначале – Нечто, о котором не сказать ничего определенного – ни как о существующем, ни как о несуществующем. И вдруг – с чего бы? – растущий жар, стремленье к жизни. Там, за покровом, что-то движется туда-сюда. Как нечто женское. В Нем и как бы уже не в Нем. Образуя эту квантовую струну. Порыв внизу, приятие вверху. И – дрогнувшие уголки губ мира, еще незримого, в едва улыбке.

Именно так и происходит. Всякий раз. Как отсвет этого Нечто. Так близко. Как дальние зарницы в сердце.

Еще потоптался на крыльце, глядя на голубые горы вдали, и вернулся к Ригведе.

Мандала X, 129Они, поскольку помнят о творенье, рождают звук, пространство создающий. Не бытия и не небытия. Ни воздуха, ни неба за пределом.Что двигалось туда-сюда? Под чьим покровом?Что за вода была – бездонна, глубока?Ни смерти не было, ни вечности.Ни признака ни дня, ни ночи.Одно дышало, воздух не колебля, – Нечто,само себе закон. Одно, и ничего вокруг. Вначале – мрак, и мраком был сокрыт.Пучина, непроглядь – и всё.То, что стремилось к жизни жаромжелания, рождалось в пустоте. Желанье на Него нашло,как первой мысли семя. Происхождение сущего – в не-сущем,сказал мудрец, увидев сердцем. Струна была натянута в начале.Но был ли низ там? Был ли верх?Лишь Нечто. Натяжение. И семя.Порыв внизу. Приятие вверху.Кто знает истину, кто скажет?Откуда мир возник и где исток творенья? Мир сотворил богов – собой.А сам возник откуда? И как возникнуть мог —был создан или нет?И кто следит за ним? Кто знает —Он? А может, и Ему ответ неведом.#32. Минус-корабль

Спустился к озеру. Черная шапочка, белая шея и манишка цвета запекшейся крови. Прям стигматы, клювом себя изводят, столпники. Аисты-епископы. На кустах бамбука сидят. А под ними читалы расхаживают, олешки пятнистые, щиплют азбуку природы на уроке природоведения. На это разночинное озерцо ходят все лесные обитатели. Выйдет мишка, нарисует Шишкина на бревне и опять в чащу скроется краски готовить.

Катя Дробязко, жена Алеши Парщикова, пишет мне, что вышла Алешина книжка «Минус-корабль», будет презентация в Москве, вот бы ты, говорит, снял видео, сказал бы что-нибудь на фоне слонов, джунглей, а мы там на экране покажем. Ах, милая Катя. Значит, так ты себе это представляешь: сижу я на фоне выходящего из зарослей слона или тигра и читаю Алешины стихи. Светоносная минута, прощальная. Но что-то надо придумать, да.

Большая белая цапля, сама на себе женатая. Не шелохнется и так вечность может простоять на одной ноге. А зрачком миры процеживает до сухого остатка с головастиком Вишну на дне. Медитация. Взмыла. Хорошо летит, почти как я.

Алеша. Тридцать лет близкой дружбы. Один из считанных собеседников, последних, все ушли. Где он сейчас, на каких небесах – между Гоголем и Теслой?

Вот что надо. Поехать в Карнатаку, там на заброшенном хуторе древний храм Тримурти с очень особой аурой, солнечной, теплой, и колонны портика поющие – бум-бум костяшками пальцев – как по нотам. И священник Нагендра такой же солнечный, семисотлетняя храмовая династия по отцу. Симпатия у нас давняя бессловесная. В последний приезд, когда я друзей привозил, он меня вдруг обескуражил – поручил вести ритуал, а сам отошел в сторону и улыбается. А в другой раз мы с ним праздничную расписную корову из алтаря пытались выдворить, это Понгал был, день урожая и солнцестояния, угощали ее подношениями, а потом она нас, еле выдворили. Вот, поехать туда, присесть в алтаре, когда храм пуст, а он почти всегда пуст – дальний хутор, и попробовать поговорить с Алешей – оттуда, из Троицы, из этих зыбких солнечных дней зарождения мира с фигурой первослона Айравати – на тот свет, к Алеше. И пуджу для него сделать вместе с Нагендрой. Да, надо ему позвонить. Но он говорит только на языке каннада. Может, Прабу попросить, он оттуда родом. Вышел на дорогу, джип меня обгоняет и останавливается, выходит Вики. Спрашиваю, не говорит ли он на каннада? Нет, но его напарник может помочь, правда, по-английски он не понимает. Набрал номер. Говорю Вики на английском, он переводит напарнику на тамильский, и тот уже произносит на каннада Нагендре. И в обратную сторону тем же макаром. Оказалось, Нагендра в отъезде эти дни, советует мне поехать в другой храм, такой же древний и в этой же стороне – в храм Лакшми, он предупредит священника. Что ж откладывать? Переоделся в белое и поехал.

Хутор назывался Калали. От главной дороги надо было добираться проселками. Храм еще издали выглядел необычайным. Могучий, древний, надвинувший, как шапку до бровей, тишину. И вокруг пустынно. Только высокие, выше храма, дощатые башни, в которых томились праздничные колесницы с фигурами богов и богинь. Хутор несколько в стороне, одноэтажные цветные домишки и вереница женщин в ярких сари и с большими горшками под рукой, выстроившихся за водой к колонке, а набрав, несли эти горшки уже на голове.

Храм был заперт. Обошел его по пустырю и краю леса. В единственном ближнем доме дверь была приоткрыта, я заглянул: в глубине сидел на полу пожилой индус и обедал. Я спросил о священнике, оказалось, он уехал, будет завтра. На пальцах попытался объяснить ему, что мне надо бы в храм, не знает ли он, кто мог бы помочь? Он кивнул, отодвинул миску, снял со стены связку ключей, и мы вышли. Он отпирал замок за замком, отодвигал засов за засовом, я уже сбился со счету, сколько их. За первой дверью была другая, третья, на подходе к алтарю, исполненному из золота, последняя. Света в этот час в храме не было. Уж не знаю, как и почему этот ключник так мне доверился, ни единого слова не проронил, просто открывал, видя, что мне нужно пройти дальше. А когда я наконец присел у этих мерцающих золотых врат в гарбагриху, он исчез во тьме и вернулся с затепленным напольным подсвечником. Я установил камеру, показал ему рукой, что мне надо остаться здесь одному и на часах отметил полчаса, он кивнул и растворился. Хороший знак, подумал я, все, кажется, складывается. Храм Лакшми. Богини красоты и процветания. Как и та гречанка, вышедшая из пены, только эта – из молочной. Включил камеру, хотя что говорить и с чего начать, не знал.

Ну здравствуй, Алеша.

И замолчал. Но потом потихоньку начал что-то говорить – о беде и счастье. Об отклике мира, который, как пес, радовался, когда он его выгуливал и отпускал на свободу, об этой их обоюдной страсти жить в длящихся днях творенья, где еще все возможно, где краски еще не просохли. Где-то на этих словах в храме вдруг зажегся свет. Большая крыса вышла из алтаря и привстала на задние лапы, сложив на груди передние. Вахана Ганеши, индийского чудотворца. Посидели так в тишине. И снова погас свет. Я еще что-то договаривал, вспоминая, как он ждал и мечтал, что кто-нибудь из его друзей создаст поэтику рая, но сам писал ее всю свою жизнь. И радовался моим письмам из Индии. Майя, головная боль без головы. И две молекулярных двойных спирали в людей играли невдалеке.

А потом, на обратном пути, в вечернем автобусе, который шел через заповедник, всплывали строчки Алешины про минус-корабль и как-то невольно перемешивались, чередуясь с другими – из десятой мандалы Ригведы. А в окне к дороге выходили слоны в последних лучах заката, но скоро совсем стемнело, да и автобус вдруг опустел.

Не бытия и не небытия. Ни воздуха, ни неба за пределом.От мрака я отделился, словно квакнула пакля.Что двигалось туда-сюда? Под чьим покровом?Было жидкое солнце, пологое море пахло.Ни смерти не было, ни вечности.И возвращаясь в тело, я понял, что Боже спас мя.В горах шевелились изюмины дальних стад,я брел побережьем, а память толкалась с тыла.Одно дышало, воздух не колебля,само себе закон. Но в ритме исчезли рефлексия и надсад,по временным промежуткам распределялась сила.То, что стремилось к жизни жаромжелания, рождалось в пустоте. Все становилось тем, чем должно быть исконно:ослик с очами мушиными воображал Платона.Струна была натянута в начале.Но был ли низ там? Был ли верх?Я видел стрелочки связей и все сугубые скрепы,на заднем плане изъян – он силу в себя вбирал.Порыв внизу. Приятие вверху.Вплоть до запаха нефти, до характерного скрипа,белее укола камфары зиял минус-корабль.#33. Почта

– Ты уже дома, в Мюнхене?