Маленькая квартира в полуподвальном помещении имела вход со стороны тенистого двора, отдельно от других подъездов старого дома. Не было его видно и со стороны улицы. Сосновский наблюдал за домом больше часа. Наконец он решил, что нужно рискнуть.
Завернутый в оберточную бумагу маленький букетик цветов он держал в одной руке, в другой был портфель, в который Михаил сложил несколько банок тушенки и большой кулек разных конфет. И, конечно же, бутылка красного вина. В ответ на его стук внутри простучали легкие каблучки. Дверь распахнулась, и Сосновского одарили восторженным взглядом большие красивые глаза.
– Михаил Юрьевич, – взволнованным голосом проговорила женщина, – я уж думала, что вы не придете. Вы проходите, проходите. Жилище у меня скромное, но зато свое, не коммуналка.
Сосновский протянул букетик и порадовался, глядя, как Люба разворачивает бумагу и подносит цветы к лицу. Он слушал ее торопливую болтовню и осматривался по сторонам. Да, скромное жилище, но внутри чистенько, все аккуратно убрано, застелено. Всюду чувствуется женская рука. Что и говорить, для рабочего или рядового инженера с завода Люба была бы замечательная жена – хозяйственная, любящая, если с ней обращаться ласково. Но Михаил снова и снова ловил себя на мысли, которая заставляла его возвращаться из состояния умиления в суровую реальность военной жизни. А если она завербована? Самый простой способ проверить намерения женщины в данной ситуации – это заявить, что ты женат.
Люба захлопотала, накрывая на стол, Михаил прошел на кухню и стал выкладывать свои гостинцы. Увидев такое богатство, Люба замерла в дверях, потом подошла и положила свою теплую ладошку на руку Сосновского.
– Зачем это вы? – тихо спросила она. – Совсем не нужно, поймите.
– И вы поймите, что все это мне одному не нужно. Я хочу… мне доставит удовольствие, если я все это принесу вам и мы устроим праздник. Как когда-то, до войны.
Михаил говорил убежденно, начиная верить, что так оно и есть. «Не увлечься бы, – мысленно остановил он себя. – Еще влюбишься в провинциалочку!»
Люба улыбалась, глядя ему в глаза, потом с пунцовыми от удовольствия щечками снова убежала в комнату накрывать стол.
И тут интуиция подсказала Сосновскому сложить куда-нибудь принесенные банки. Где их могла хранить Люба? Он открыл один кухонный шкафчик, второй, потом опустился на корточки и распахнул дверку небольшой тумбы возле раковины. Здесь он увидел две банки тушенки. «Тушенка свиная… Наркомпищепром… 350 г… ГОСТ 5284–34… партия 3682».
Михаил поспешно закрыл дверку и встал. Сделал он это вовремя, потому что в этот момент на кухню зашла Люба и с улыбкой потянула его за рукав пиджака.
– Ну что же вы тут застряли, Михаил Юрьевич? Ну пойдемте же. Вам открывать вино!
Сполоснув руки под краном и настроившись на красивый флирт, Сосновский вышел в комнату и остолбенел. Так накрыть могла только настоящая женщина! Тарелки были все разные, остатки каких-то сервизов. Ложки и вилки мельхиоровые, затертые, но начищенные. А как красиво был нарезан хлеб, помидоры, как изящно и аппетитно уложены на блюдце соленые калиброванные огурчики! Конечно, закуски и блюда были абсолютно несовместимые с красным вином, но откуда Любе знать, что подают к красному вину! И что она могла собрать на праздничный стол, чтобы удивить и удержать мужчину?
Михаил подошел к Любе, взял ее руку, поднес к губам и поцеловал абсолютно искренне. Кем бы она там ни была, сейчас пусть будет красивой, желанной женщиной, которая почувствует хоть немного сказки в своей тяжелой серой жизни.
Они пили красное вино, закусывая его помидорами и редиской, ели вареную картошку, политую настоящим деревенским растительным маслом, душистым и жирным. И тосты Михаил поднимал за Любу, за советских женщин, за красоту, которую не победит ни одна война, и, конечно, за скорую победу, и чтобы все дорогие и близкие люди остались живы.
А потом, посмотрев на маленькие наручные часики, Люба вдруг вскочила. Она воткнула штепсель в розетку, и на стене затрещала черная тарелка репродуктора. Хитро поглядывая на гостя, Люба чего-то ждала. Раздался голос диктора, объявившего концерт по заявкам радиослушателей. Михаил не видел ничего, только горящие волнением глаза женщины. Конечно, для полного ощущения праздника нужен танец. И вот полились звуки вальса. Сосновский поднялся, подошел к Любе и, галантно склонив голову, протянул ей руку.
Танцевать она не умела. То есть абсолютно. Но опыт Михаила и женская грация помогли им справиться. Партнер умело вел, и она следовала каждому его повороту, ее ноги немного неуклюже не успевали переступать в такт музыке, но постепенно они стали кружиться все ровнее и ровнее. Состояние партнерши передалось Сосновскому. Какой восторг, какое вдохновение бились и трепетали сейчас в груди его партнерши!
Музыка закончилась, а они так и стояли посреди комнаты. За окном темнело, включать свет не хотелось, не стоило нарушать состояние единения, близости настроений. Дыхание Любы становилось все беспокойнее, ее грудь вздымалась, руки, лежавшие на плечах мужчины, подрагивали. И он наклонился. Медленно и мягко прикоснулся губами к губам Любы. Это не был страстный благодарный поцелуй, который он ощутил после бомбежки, это был прилив нежности, это был мягкий призыв.
Опомнился он только тогда, когда понял, что они сидят на диване, что ее платье не в порядке, что его рука лежит на ее груди, а Люба тихо постанывает от его ласк.
«Что-то я должен был?.. Ах да».