– Что ты предлагаешь? Успокоиться? – спросил Маринин.
– Успокоиться? – Коган невесело засмеялся. – Нет, товарищи, я предлагаю испугаться, потому что мы не знаем и даже не можем предположить, как вы убедились, как диверсанты будут взрывать мост. Нет у нас идей, а у них, я думаю, они есть. Вот такая картина маслом. Знаем, что диверсанты нацелены на мост, но не знаем, как, когда, какими силами и средствами.
– Считай, что успокоил, – подвел итог Шелестов. – У тебя, значит, тоже нет никаких идей.
– Есть идея. Не с того конца мы начали. Надо разрабатывать среду, из которой могут вынырнуть диверсанты. Упредить их надо там, а не на подступах к мосту. Когда они будут искать пособников, когда будут готовиться. А что за среда, не мне вам говорить. Железнодорожники, рыбаки, речники, а также близкие к асоциальным элементы: люди, жаждущие вкусно есть и пить, сладко спать, высоко взлететь, пожить за счет ближнего своего. Вот куда надо нацеливать агентуру.
– Ладно, усилим работу в этих направлениях, – вздохнул Маринин. – Мне пора. Еще мысли есть? Если нет, я пошел.
– Слушай, Борис, – сказал Шелестов, когда ушел старший лейтенант. – А ты не пробовал изменить тактику? Ты вот смотрел на мост с точки зрения защитника…
– Да знаю, что ты хочешь сказать. Этим я как раз и занимаюсь. Хочу влезть в шкуру врага. Хочу взглянуть на мост их глазами и понять, как его взорвать.
– И все?
– Нет, не все. Я думаю, что надо идти им навстречу. Та среда, о которой я сказал. Надо идти туда и пытаться заниматься тем, чем занялись бы диверсанты. Вербовать помощников, не раскрывая целей, не провоцируя людей, а подставляя себя под внимание тех, кто может в этой среде появиться с той стороны. Предложить себя. Стать наживкой.
Шелестов решил собрать всю группу вместе. Что-то подсказывало Максиму, что его ребята стали терять боевой порыв. Отчасти завязли в ежедневной рутине, отчасти стали сомневаться, что у них что-то получится. Столько времени заниматься одним делом и не продвинуться ни на шаг! От этого часто пропадает боевой запал. Даже у таких профессионалов. Нужно поднять тонус, повысить самооценку. Просто повидаться. Ведь что ни говори, а вместе их четверых связывает уже многое. И смерти в глаза глядели не раз.
К девяти утра группа стала собираться в условленном месте. И место это Шелестов выбрал не случайно. Во-первых, там сейчас никого не было и быть не могло. Это обычный пионерский лагерь, который не действовал с прошлого года. Но все в нем было так, что казалось, вот-вот распахнутся двери спальных корпусов и с криками и гиканьем высыпет ребятня с самодельными самолетами, со скакалками, хулахупами, спортивными мячами. Но молчали плакаты вдоль дорожек. Высились гипсовые скульптуры горнистов и знаменосцев. Молчал большой железный колокол над столовой.
Первым появился Буторин. Хмурый, невыспавшийся. Он ходил по песчаным дорожкам, сняв кепку, задумчиво поглаживал непослушный седой ежик своих волос. Коган появился минут через пять и сразу сунул свой крупный нос в дверь столовой, принюхиваясь. И только Сосновский в своем опрятном костюме, в шляпе и с перекинутым через руку пыльником проявил равнодушие к атмосфере детского лагеря. Он с неудовольствием посмотрел на песчаные дорожки, на свои запылившиеся туфли. Потом отошел в тень транспаранта, снял шляпу и стал лениво обмахиваться ею, ожидая, когда позовут.
– Ну, все в сборе? – начал Шелестов. – Что интересного? Детство свое вспомнили? Не такое оно у нас было, а вот у нынешней ребятни такое. Но только закончилось оно рано, вот в чем беда! А здорово здесь, правда?
– Здорово, – согласился Буторин. – Например, у них в лагере всегда есть тихий час после обеда.
– И кормят четыре раза в день, – поддакнул Коган. – А что, Максим, нельзя как-то отомкнуть эту дверочку? Может, там завалялось чего-нибудь пожевать.
– Можно, – кивнул Шелестов. – Завалялось. Тут много чего завалялось. Ладно, пошли. Только не в столовую, а в кабинет директора лагеря. От его кабинета у меня ключ есть, там и поговорим.
Они пошли вчетвером по дорожке к административному корпусу. Между скульптур и белых березок. На них грустно смотрели окна спальных корпусов, как будто ждали, что эти люди сейчас сделают что-то такое, что снова закипит жизнь и оживет лагерь. Шелестов чувствовал, что все члены его группы начали ощущать эту атмосферу. Настоящий человек, если у него есть сердце, никогда не останется равнодушным к детям, к животным и произведениям искусств. В этом Шелестов убеждался не раз.
В кабинете было просторно и прохладно. Каждый уселся там, где ему было удобнее. Кроме стола и десятка стульев в кабинете был диван и два глубоких кресла. Максим открыл термос, который привез с собой, выставил в ряд стаканы и вопросительно посмотрел на товарищей:
– Ну, кому кофе?
– Пивка бы сейчас, – улыбнулся Буторин.