– Уже военный, – проворчал Дунаев. – Жизнь, зараза, заставила.
– А я решил, что вы комиссар, – усмехнулся Павел.
– В каком-то роде да, – допустил Сан Саныч. – Слежу за состоянием морального духа, воспитываю людей. Забудь про свою старую жизнь, Павел Сергеевич, здесь все иначе. Советская Россия далеко, порядки и нравы другие. Даже Юрий Михайлович смирился, уж на что был фанатичный коммунист!.. Лично у меня с советской властью крупные разногласия, не по душе она мне. И большинству ребят в отряде – тоже, даже русским. Но какая разница, если враг один и он беспощаден, безжалостен? Тут уж не до мировоззрений, надо объединяться, бить фашиста. А устраивать диспуты с дискуссиями и отстаивать свои политические платформы можно и после войны. Если сейчас в этом увязнем, долго не провоюем.
Павел молчал. В глубине души он понимал, что мир велик и разнообразен и те, кто придерживается иных взглядов на жизнь, – тоже люди. Но все это было непривычно, попахивало… ревизионизмом…
Мимо прошли Марсель и его кузен Андре. Они увлеченно болтали, что-то вспоминали. Марсель украдкой подмигнул Романову. Новые ребята вливались в коллектив. Энди Грир нашел свои родственные души и теперь раскатисто смеялся. Брянцев и Генка Кривошеев тоже стали своими, по-свойски матерились и посмеивались. Дунаев был прав: люди плевали на то, каких взглядов придерживались их товарищи.
Показался Генка. Он тащил охапку дров и заговаривал зубы двум миловидным девчатам – отнюдь не француженкам. Девчата заливисто смеялись. Генка чуть не гарцевал: на такое приятное общество он не рассчитывал.
– Все смешалось в доме Облонских, – хмыкнул Истомин. – Видишь этих девчат? Вообще, их четверо, но твоему бойцу и с двумя не справиться. Девчонки из Белоруссии – Галка, Снежана, Милка и Светка. Школу окончили в Витебске еще до войны, потом одна в институт поступила, а другие на ткацкую фабрику устроились. Девчата как девчата, самые обычные, веселые. Эвакуироваться не успели, жили в оккупации. Потом немцы их в Германию на принудительные работы погнали. Пережили, намучились, бежали. Озлобились и – не поверишь – сколотили собственную боевую группу из молодых баб. Мужиков принципиально не брали. Обучились военному делу, всяким хитростям. Действовали дерзко, авантюрно. Выдавали себя за француженок, шли на танцы в какой-нибудь немецкий клуб, там знакомились с офицерами, а ночью вырезали всех, кого могли достать, – ни одной твари в живых не оставили. К немцам, бывало, подкатят – веселые такие, доверчивые, щебечут, – а они уши развесят, бдительность потеряют… Девчонки набрасываются и убивают их к чертовой матери. Ножами владеют, как потомственные мясники… А в целом обычные девчата, смешливые, поболтать любят, повеселиться… Когда мы встретились, у них были проблемы – потеряли двух и еще больше озлобились. Да и немцы стали осторожнее относиться к девчонкам, желающим познакомиться… Галка у них старшая, согласилась перевести своих воительниц в наш отряд. Они тут сами по себе, приказы обсуждают, но все делают по-своему. И не прижмешь – гражданская бабская публика! Так что ты скажи своему бойцу, чтобы поосторожнее был с ними. Убить не убьют, но посрамить могут.
– Есть несколько человек из Русской освободительной армии Власова, – сказал Сан Саныч. – Сами пришли, принесли оружие и кое-какие военные сведения. Сказали, что осознали свою вину и готовы ее искупить. Юрий Михайлович, понятно, встал на дыбы, но я его уговорил попробовать. И ничего, нормально воюют бывшие предатели вашей социалистической Родины! Один, правда, погиб, но двое полностью влились в коллектив, стали здесь своими. Мы тут, видишь ли, сгоряча не рубим и идейными установками не связаны.
– Ага, порой диву даешься, – покачал головой Истомин. – Есть такое чудо – Еврейская боевая организация. Не всех евреев фрицы ликвидировали, многие ушли в леса и горы и сколотили группы. Немцев мочат без жалости, камня на камне после себя не оставляют. Так вот, четверо из одной такой группы к нам перебрались после того, как их разгромили, Моисей Гальц у них за главного.
– Про княжну не забудь, – улыбнулся Дунаев.
– Ах да, – вспомнил Истомин. – Самая настоящая русская эмигрантская княжна, Елизавета Юрьевна из рода Урусовых, слышал про такой дворянский род? Сами они из ногайцев, но это когда было – обрусели давно. Сколько их постреляли в революцию и Гражданскую войну, этих Урусовых, но ничего, живучи и плодовиты, живут и размножаются. Папенька Елизаветы Юрьевны был генерал-лейтенантом, членом Государственного совета, дядюшка – гофмейстером, то бишь управляющим монаршего двора. Представляешь, какие люди? А их дщерь, так сказать, партизанит, помогает раненых выхаживать, на кухне возится. Вся родня, считай, на том свете – шталмейстеры, конезаводчики, вице-губернаторы… Кто-то сам скончался, кому-то немцы помогли – одна осталась сиротинушка. Замужем была за каким-то французом, пока его немцы не повесили. С детьми не сложилось. Фашисты пытались лапу на нее наложить – все-таки натуральная княгиня, ярая противница советской власти! Но бежала наша дражайшая Елизавета Юрьевна из Парижа (подпольщики помогли), мыкалась два года в Тулузе и Дижоне, потом к нам пришла.
– Княгиня-белоэмигрантка – не перебор ли? – на всякий случай спросил Павел.
– Да нет, все штатно, – отмахнулся Дунаев. – Она еще мелкой была, когда ее на теплоход в Севастополе погрузили и свезли на чужбину. За свои поступки отвечать не может… Не страшная она, обычная баба. От немцев натерпелась, как и мы все, точно не предаст… Совсем мы вас запутали, Павел Сергеевич?
– Есть немного, – признался Павел.
– Нам без разницы, где фашистов бить, – пожал плечами Истомин. – Перейдем к делу, майор? В свое командование тебя не возьму, но консультироваться буду, не возражаешь? Не так уж много у нас офицеров. За последние две недели мы провели три боевые операции – могли бы больше, но хоть так. Приходится совершать глубокие рейды, чтобы фашисты не вычислили местоположение базы. До Бельфора не дошли, но окрестности разворошили. Взяли материальный склад в деревне Венжу, перебили полтора десятка местных полицаев. Все ценное забрали, остальное сожгли. Правда, пришлось все попрятать по лесам – разве дотащишь такую кучу? Там и продукты, и обмундирование, и лекарства… Сожгли колонну грузовиков за мостом на Соне: перекрыли дорогу в оба конца, прошлись свинцом, а потом подожгли из трофейных гранатометов – в качестве чистовой обработки, так сказать. Немцы подкрепление прислали, да наших уже след простыл. А в третий раз вообще все удачно сложилось. Оккупанты давно на наш отряд зуб точат, да не знают, где мы сидим, вот мы и подкинули им ложные координаты базы – якобы она в лесу под Шаро. Колонна вошла в дубраву – там мы их и заперли. Захватили у них в тылу минометную батарею – та уже пристреляна была – и накрыли эту ложную базу. Немцы оттуда бежали, угорелые, понять не могли, почему свои по ним садят. Батарею мы, понятно, увезти не смогли, отстреляли боезапас и все взорвали.
– Лихо работаете, – оценил Павел.
– В центре тоже довольны, – крякнул Истомин. – Не удивляйся, у нас даже есть рация. В объединенном штабе партизанских отрядов знают о нашем существовании. Позывные уходят в эфир на определенной частоте, и в Москве их ловят. Составляем сводки и донесения, регулярно их отправляем. В Москве имеются специалисты и аппаратура, они выявляют наши сигналы.
– Да у вас тут просто Смоленщина, – засмеялся майор.
– Завтра в Конте должна прибыть рота дивизии СС «Шарлемань». Сведения достоверные, источнику можно доверять. Факт возмутительный, эта деревня уже несколько месяцев находится под нашим присмотром. Если эсэсовцы в ней обоснуются, полетят головы сельчан. Мы планируем их остановить. План пока сырой, надеюсь, примешь участие в его разработке.
– Я готов.