Для Степы потянулись трудовые дни; потребовалось много времени, чтобы он привык к своей работе, научился делать ее быстро и не уставая. Каждый день видел он, как сливали тысячи пудов расплавленного металла, делались из него болванки и перевозились на неутомимых вагонетках в другие цехи. Ему хотелось узнать, что делают там с этими болванками, но отец запретил «шляться по цехам».
— Попадешь под колеса, и пиши пропало. Сходим как-нибудь вместе.
В свободное время парень бегал купаться на пруд, завел удочки, вечером глядел «живые картины». Теперь он не боялся, что они убегут с полотна, и хорошо запоминал, кто кого убил и кто кого любил, а в картинах только тем и занимались, что любили да стреляли друг в друга.
Знакомых ребят у Степы было немного. Раньше всех он сошелся с Егоркой, который жил у гармониста Савки.
Жил гармонист на краю поселка в дряхлой избенке, у которой и крыша протекала, и вместо стекол были тряпки, а калитка висела на одной петле и скрипела. Проходя мимо этой избенки на пруд, Степа всегда слышал, что в ней играет гармонь. Однажды он остановился, прислонил удочки к стене и поставил туес для рыбы на землю. Долго играла гармонь, потом передохнула и начала играть другим голосом, затем третьим.
«Мне бы такую, — думал Степа, — которая на разные голоса».
Открылось окно, из избенки высунулась лохматая ребячья голова и спросила:
— Слушаешь?
— Слушаю.
— Ловко я орудую?
— Да неплохо. Только не врешь ты?
— Это насчет чего?
— Не ты ведь играешь?
— Иди в избу, тогда и узнаешь, кто играет.
Степа подхватил удочки, туес, зашел в избу и бесконечно удивился. На столе, по всем лавкам, на полках стояли рядами гармони, большие, малые, с колокольчиками и без колокольчиков.
— Видишь, сколько? — сказал Егорка. — И на каждой я умею играть.
— Все твои?
— Есть наши, есть и чужие. Мастерская здесь Савки-гармониста. Не слыхал?
— Не слыхал.
— Ну, услышишь, всему заводу известен. На гармонях первый мастер, а я — второй.