Пускать паром через реку майор не решался. Если накроют, понтонов у него в запасе нет. Надо будет делать плоты. Раньше темноты переправу не наведешь.
— В стенку головой не буду стучаться, — сказал майор и пососал трубку. Голос у него был усталый, глухой. Губы пересохли.
— Люди уже на том берегу. Батальонам нужно противотанковое прикрытие. ИПТАП в кустиках переправу ждет. Давай паром, майор!
В трубке саперного командира густо сипело. При каждой затяжке у него глубоко втягивались щеки. На просьбу Барташова он не ответил. Вздрагивающим пальцем прижал пепел в трубке и затянулся.
— Почему задерживаете наводку парома? — тихо спросил Барташов, чувствуя, как накатывается изнутри дикий гнев на этого обессилевшего человека, похожего на заморенную лошадь.
В это время ухнули раз за разом разрывы. Подполковник и майор упали в воронку нос к носу. Неподалеку раздался пронзительный крик: кого-то смертельно ранило.
— Вот почему. Вот по этому самому… Шпарят, сволочи, продыху нет. — Майор горестно матюгнулся. — Последние понтоны угробим, что тогда? Понтонов больше в дивизии нет. Я и так все старье пять раз залатал про запас…
В глазах майора была тревога. Зажав в рукаве трубку, он кричал в лицо Барташову, что он не бог, что без головы не навоюешь, что он отвечает за саперов. Лучше переждать до темноты и навести эту паршивую переправу, чем ее не будет еще сутки. Все, что он говорил, было правдой, было разумно и справедливо.
Петр Михайлович сумел сдержаться. Поднялся в воронке, отряхнул с плащ-палатки землю и сказал саперному майору, что люди уже на той стороне. Если ждать вечера, немцы их сковырнут в реку и переправа никому не понадобится.
— Понимаете меня? — он заглянул в глаза майору и добавил тихо: — На вас вся надежда!
Майор заковыристо выругался. Сунул в карман гимнастерки трубку, повернулся к кустам и крикнул, вытаращив глаза:
— Поднимайся! Лейтенанта Красильникова ко мне!
Из кустов побежали к берегу мокрые саперы. Падали, виляли между столбами взрывов. Спешили к реке, чтобы под жестоким огнем наводить переправу.
Барташов возвратился на командный пункт. Ему доложили, что через реку пошел второй батальон. Полковые артиллеристы поставили на плоты шесть сорокапяток. Четыре немцы потопили, а две удалось переправить. В стереотрубу было видно, как копошились огневые расчеты, выкатывая на крутизну уцелевшие пушки.
Две сорокопятки да десяток противотанковых ружей на весь плацдарм — это детские игрушки, а не прикрытие от танков.
Танки немцы должны пустить. Наблюдатели пока не сообщали ничего угрожающего, но Барташов хребтом чувствовал, что танки ударят. Сейчас немцы обстреливают плацдарм из минометов, сейчас еще в траншее дерутся врукопашную, поливают друг друга в упор огнем из автоматов, винтовок, пулеметов, кидаются с прикладами, бьются саперными лопатками. Катаются в темных бункерах, лупят кулаками, рвут друг другу горло, кричат и ругаются.
Как только траншея будет взята, немцы сразу же контратакуют. Не дадут батальону закрепиться, ударят по крохотному плацдарму бронированным кулаком, чтобы смять, расплющить, разломать русских и сбросить их в реку.
Окуляры стереотрубы приближали отвесный берег, на который карабкались темные человечки. Падали, катились вниз, снова карабкались и скрывались за кромкой, застланной густым дымом. На берег высаживались роты второго батальона.
Барташов силился рассмотреть, как развивается бой. В горле першило, из-под пилотки катился липкий пот. Он попадал в глаза, обжигал их, заставлял жмуриться. Линзы стереотрубы то и дело запотевали. Петр Михайлович злился и протирал их скомканным носовым платком.
— Связь! — закричал радист. — Связь есть, товарищ полковник! «Орел»! «Орел»! Я — «Береза»! Я — «Береза»…