И здесь я вспоминаю очень интересный момент. Наверняка вы помните, как Белинский страдал из-за споров и вопросов разного понимания гегелевского тезиса «что разумно – то действительно, что действительно – то разумно». Мы знаем, что Белинский был человеком особой психологической конституции. Это был недоучившийся семинарист из традиционно-поповской семьи, ушедший в разночинцы, в революционные демократы, и он не знал немецкого языка. Всему, что он узнал о Гегеле, научил его Бакунин, который просто, как другу, читал ему лекции, объяснял ему Гегеля. И Белинский на первых порах воспринимал Гегеля просто свято, – ну, это наша особенность: западные доктрины приходят, объясняются через третьи руки и заглатываются как наживка.
Но потом у него встал вопрос: «Действительно – это разумно, разумно – это действительно» – как же так? Значит, получается, что крепостное право – оно же действительно, и оно разумно, что ли? И что это – «разумно»?
Бакунин ему отвечал: «Да, получается, так». Потом по этому поводу ему говорили «ха-ха-ха», или уже после его смерти. Бедный Белинский так и не понял, что имел в виду Гегель, потому что Гегель-то имел в виду, что если это не разумно, то это не действительно. Значит, это надо снести революционным путём.
Тут есть одна закавыка. В своё время даже у нас в школе преподавательница обществоведения объясняла, что Белинский не понял пересказ Бакунина, а на самом деле «разумное» – это только то, что «по правде», а вот то, что существует, но «плохо» существует, – это зло и оно не действительно. У меня такой вопрос: извините, миллионы людей, которые родились в крепостном праве, – у них отцы были крепостными, деды были крепостными, их сыновья и внуки были крепостными, их продавали, они жили просто на положении животных, – это не действительно всё было? Это вообще что? Это воображение какое-то? Белинский-то был прав.
На самом деле и Николай I со своими бакенбардами и истериками, и крепостные, которых продавали за 25 рублей, разлучая с семьями, – это всё было действительно. На самом деле проблема в том, что для Гегеля, в его бездушном буржуазном рационализме, это было всё разумно. Он считал, что это разумно: да, это действительно, потому что это разумно. Не забудем, что в Пруссии тоже было крепостное право, и гессенских гусар продавали англичанам, чтобы они воевали против американских колоний за короля Георга. Это были крепостные, которые воевали, потому что курфюрсту платили деньги из британской казны, и когда шла война за освобождение будущих Соединённых Штатов, Гегелю как минимум было лет шесть-семь. Фридрих Великий практически тогда же и родился, когда Пётр III дал задний ход после победоносных войн. Крепостное право в Пруссии было в полный рост. Человек, который в этих условиях говорит «что действительно, то разумно», не может не понимать, что рабство, которое тогда же касалось и его как немца, не могло быть недействительным, потому что это был бы цинизм, абсолютное лицемерие и фальшь считать, что это недействительно. Как нарисованная дверь на холсте в качестве приманки или обманки в известной сказке про «Золотой ключик».
Конечно, Гегель был в этом отношении совершенно философски циничен и, конечно, Белинский был прав. Но дело в том, что, если мы это отвергаем, давайте пойдём до конца: всё, что действительно, – в смысле описания, в смысле реальности, – является анти-мыслью, анти-разумностью. Это ложь и, собственно говоря, человек погружен в ложь, которая является продуктом и производным от ошибки, а ошибка содержится в самом Бытии, потому что Бытие генерировано Мыслью, Божественной Мыслью и является антитезой, которую по плану Всевышнего нужно преодолеть.
По порядку. Мысль, как некая внутренняя духовная жизнь трансцендентного Субъекта, создаёт свою антитезу, свою тень, которая должна быть преодолена для решения некоторых внутренних вопросов. Весь негатив должен быть спроецирован вовне, он не должен быть внутри Мысли, он проецируется вовне. А потом искра, присущая самой Мысли, вбрасывается в этот негатив, чтобы его преодолеть. Здесь вы уже правы: этот негатив получает искру, но не человека как позитива, как «плюса». Человек причастен к искре Духа, но он же может пойти путём полной капитуляции перед Бытием, перед той реальностью, которую Бытие порождает и навязывает ему в качестве описания. Либо он может противостоять.
И вот здесь возникает масса рамификаций, потому что – мы касались этой темы – человек, чтобы не смотреть в эту искру Духа, которая вызывает у него, как у глиняного существа, ужас, генерирует массу «заглушек» – страх, надежду, отчаяние, радость, ожидание и так далее: весь психический набор элементов, на столпах которых и покоятся все описания. Все описания обязательно – вплоть до того, что мы воспринимаем это как стол, а катер, идущий по Москве-реке как прогулочный катер, – все они покоятся на наших психических столпах: ожидание, надежды и так далее. Но связь не буквальная, но опосредована очень чётко…
Это следующий уровень, потому что договорённости – это уже вопрос прагматизма, потому что прагматик искренне считает, что всё, что есть вокруг нас, есть итог договорённостей. Не только в физике научные элементы, а абсолютно всё – это продукт договорённостей.
И никакого электрона нет, он так же неисчерпаем, как известно, как и атом.
Вглубь менталитета прагматика, американского менталитета, лучше всего смотреть через Дьюи[61]. Чему он нас учит? Что договорённости бывают между двумя людьми, могут быть между сотней, а может быть ещё больше. И можно договориться по десяти признакам, а можно по ста признакам, а можно только по одному. И чем объёмнее договорённость по большему числу признаков, тем как бы больше проступает у нас реальность. Вот мы сидим, обсасываем, перетираем всё это, привлекаем других, расширяем, – для этого американцы летают и бомбят, чтобы вовлечь в договорённость как можно больше, чтобы признавали какие-то простые американские вещи: что домик с садиком – это мечта человека, но при этом они сносят все домики и садики, пока не признают. Но это уже как бы такой прагматизм.
Здесь мы получаем человеческий продукт. Потому что договорённость – это человеческий продукт. Но сначала американские прагматики садятся договариваться о чём-то. А это «что-то» откуда берётся? Оно уже предъявлено в качестве элемента описания до. И тут уже идут какие-то согласования, подвижки и так далее. Но эти элементы описания даются не из человеческих усилий, не из человеческого творчества, – они падают на нас как факт. Мы рождаемся уже в описанном мире. И, собственно говоря, первое, что нас держит в этом мире, где яблоко должно падать обязательно вниз, первое, что нас держит очень жёстко, – это страх. Потому что мы боимся расстаться с этим описанием, мы боимся сделать шаг в сторону. Это надежда, что следование этому описанию приведёт нас к чему-то хорошему, а не к плохому. Там ещё есть ряд «поддерживающих» элементов, о которых мы уже говорили, мы дальше будем их уже подробно разбирать. Но самое главное – страх и надежда – это те привязки, которые заставляют человека рабски стоять на коленях перед полученным изначально с колыбели описанием.
Мы загипнотизированы ею, конечно. В данном случае интересно, что Кант не осмелился пойти далеко: он сказал нам, что то, что мы видим, – это совсем не то, что есть на самом деле. Что есть некая «вещь в себе», которая непознаваема, но она пропускается через трансценденталии, через существующие в нас априори принципы времени и пространства. Очень интересно – особенно про время. Это, кстати говоря, один из гениальнейших прорывов человеческого духа: понимание того, что фактор времени является той призмой, тем фильтром, через который модифицируется восприятие окружающего. Но он не пошёл дальше: откуда эти трансценденталии, кто их дал? Он вопрос оставил открытым и быстро перешёл к «моральному разуму». И всё свёл к вопросу добра и зла, к вопросу нравственного императива. А ведь это тоже продукт описания.
Кант остался половинчатым: он разобрал описательность звёзд, земли и деревьев, но не стал трогать описательность добра и зла. А тут же самый главный вопрос. Потому что, если мы начинаем работать с такими фундаментальными понятиями, как «добро» и «зло», мы приближаемся как раз к самым корням темы ошибки, корням темы лжи. Потому что, как сказано, в Коране: «Быть может, вам неприятно то, что является благом для вас. И быть может, вы любите то, что является злом»[62].
Обожение как универсальная цель глиняного человека
ebooksa