— Ты всегда осторожничаешь, папа, но в этом случае я скорее всего права, судя по письмам, которые прочитала.
— Время покажет, — не стал спорить мистер Гибсон. — Итак, родился мальчик? Миссис Гибсон особенно настойчиво интересовалась этим обстоятельством, поскольку оно примирит ее с отказом Синтии Роджеру. Конечно, это хорошо для обоих, хотя он и приедет намного раньше, чем предполагал. Они совсем не подходят друг другу. Бедный Роджер! Какого труда мне стоило вчера ему написать! Как он это переживает? И что станет делать дальше? И все-таки я рад, что появился этот маленький наследник. Не хотелось бы, чтобы поместье перешло к ирландским Хемли. Когда-то Осборн упомянул, что в очереди на наследование они следующие. Итак, Молли, напиши маленькой француженке и немного ее подготовь. Ради памяти Осборна надо попытаться смягчить удар.
Письмо потребовало от Молли огромных усилий. Прежде чем получилось нечто удовлетворительное, несколько вариантов были забракованы. Отчаявшись написать лучше, она запечатала письмо и отправила, не перечитывая. Через день ей пришлось еще раз пережить этот ужас: написать второе письмо, уже с кратким и сочувственным сообщением о смерти Осборна. Отослав мрачное известие, Молли прониклась состраданием к несчастной вдове, оставшейся в чужой стране, даже не имевшей возможности попрощаться с покойным супругом, запечатлеть в памяти его черты. В тот день девушка много говорила о неизвестной Эме со сквайром, и он с готовностью выслушивал любые рассуждения о внуке — даже самые невероятные, — но морщился при любом упоминании «француженки», как он ее называл, хотя и беззлобно. Для него невестка оставалась просто иностранкой: болтливой, темноглазой, излишне эмоциональной и, возможно, еще и накрашенной. Он готовился проявить уважение как к вдове сына и считал своим долгом выделить ей содержание, однако очень надеялся никогда не встретиться лицом к лицу. Поверенному, мистеру Гибсону, а также многим другим предстояло оградить его от этой опасности.
А в это время миниатюрная сероглазая женщина как раз ехала в Хемли-холл не к хозяину, а к его покойному сыну, которого все еще считала своим живым мужем, хотя и знала, что нарушает его волю. Поскольку Осборн никогда не тревожил ее жалобами на здоровье, полная жизни Эме не предполагала, что смерть так рано унесет возлюбленного мужа. Оказывается, он был болен: очень болен, — как написала незнакомая девушка, — но Эме ухаживала за родителями и знала, что такое болезнь. Французский доктор хвалил ее за ловкость и аккуратность, но даже если бы она оказалась худшей из сиделок, ухаживать за мужем собиралась. Разве не там место жены, не у постели мужа? Поэтому без долгих размышлений Эме начала собираться, роняя слезы в саквояж, который старательно складывала. А рядом, на полу, сидел малыш почти двух лет от роду, и для него всегда находилась улыбка и ласковое слово. Служанка, которая безошибочно разбиралась в людях, очень любила эту маленькую женщину. Эме сообщила ей, что муж заболел, а та достаточно знала семейную историю, чтобы понимать: госпожа не признана законной женой, — но мгновенное решение отправиться к нему, где бы он ни был, вызвало уважение. Осторожность вырастает из осведомленности, а у Эме не было причин чего-то опасаться, только служанка умоляла оставить ребенка:
— Он такой милый, общительный малыш, но в пути и сам устанет, и вас утомит. Да и муж ваш может быть настолько тяжело болен, что ему не до сына будет.
— Ну что вы! — возразила Эме. — Мать никогда не устанет от собственного ребенка. А если месье не потерял рассудок, то будет рад услышать лепет сына.
В результате на ближайшем перекрестке Эме села в вечерний дилижанс, а Марта передала ей крупного энергичного мальчика, восторженно верещавшего при виде лошадей. В Лондоне жила знакомая француженка, хозяйка галантерейного магазина, к которой Эме и направилась, чтобы скоротать несколько ночных часов перед ранним утренним дилижансом в Бирмингем. Поскольку свободной кровати в доме не оказалось, бедняжка прикорнула на диване, но зато утром мадам Полин появилась с чашкой хорошего кофе для матери и сытного бульона для малыша. Подкрепившись, они вышли в бескрайний мир, чтобы найти того, в ком сосредоточилось все человеческое счастье. Эме помнила, как называется деревня, где, по словам Осборна, он выходил из дилижанса, а дальше шел пешком. Хоть она и не смогла бы правильно написать неуклюжее английское слово, зато произнести — медленно и внятно, — так чтобы кондуктор понял, сумела, как и выяснить, что приедут туда не раньше четырех.
Сколько всего могло случиться за это время! Рядом с мужем она бы ничего не боялась, но вот как без него? Во многих отношениях Эме была особа деловая и практичная, зато в каких-то оставалась по-детски наивной. К тому времени как дилижанс остановился в Фавершеме, она уже составила план действий, попросила хозяина трактира, чтобы кто-нибудь помог донести саквояж и проводил в Хемли-холл.
— Хемли-холл! — повторил трактирщик. — Там сейчас серьезные неприятности.
— Да, я знаю, — ответила Эме и поспешила вслед за тележкой с саквояжем, с трудом удерживая на руках спящего ребенка.
Кровь стучала в ушах, висках и во всем теле, глаза не различали ничего вокруг. Опущенные ставни ни о чем не говорили, к тому же она торопилась.
— К парадной двери или к черному ходу? — уточнил коридорный из гостиницы.
— К той, что ближе, — ответила Эме.
Таковой оказалась парадная дверь. В это самое время Молли сидела в полутемной гостиной и читала сквайру письма Эме к мужу. Несчастный отец не уставал их слушать: казалось, сам звук негромкого, нежного голоса успокаивал. Он уже почти запомнил текст наизусть и по-детски исправлял, если вдруг одно слово заменялось другим. Вот уже несколько дней в доме стояла тишина: слуги ходили на цыпочках, говорили шепотом и бесшумно прикрывали двери. Ближайшие звуки жизни издавали грачи, уже по-весеннему суетившиеся на деревьях. Неожиданно тишину пронзил резкий звонок парадной двери — очевидно, под воздействием настойчивой, но невежественной руки. Молли перестала читать, удивленно посмотрела на сквайра и встретила столь же недоуменный взгляд. Возможно, оба подумали о раннем (и невероятном) приезде Роджера, но промолчали, потом услышали, как Робинсон пошел к двери, и больше ничего. Да и слышать особенно было нечего: старый слуга распахнул дверь и увидел на крыльце женщину с ребенком на руках. Она старательно произнесла заранее заготовленную английскую фразу:
— Можно видеть мистера Осборна Хемли? Знаю, что он болен, но я его жена.
Дворецкий, конечно, догадывался, что существует какая-то тайна: это давно заподозрили слуги, — но открылась она только что. Стоявшая перед ним молодая женщина спрашивала о своем муже как о живом, и присутствие духа покинуло Робинсона. Он не смог сказать правду, и, оставив дверь открытой, попросил:
— Подождите немного, я скоро вернусь.
В гостиной, где, как он знал, сидели хозяин и Молли, он быстро подошел к девушке и что-то прошептал на ухо, после чего та побелела.
— В чем дело? Что случилось? — встревожился сквайр. — Только ничего не скрывайте, я этого не вынесу. Роджер?..
Оба испугались, что он упадет в обморок, но сквайр поднялся и подошел к Молли вплотную. Неизвестность пугала больше всего.