— Уверена: Синтия придет в восторг, — заявила миссис Гибсон, сразу сообразив, как повысится их с дочерью авторитет, если в дом дядюшки Киркпатрика для нее придет письмо от леди Харриет. Поэтому дала адрес, и леди Харриет написала.
Всю первую часть письма заняли извинения и заказы, но потом, в полной уверенности, что миссис Гибсон сообщила дочери о состоянии Молли, леди Харриет написала:
«Сегодня утром наконец увидела Молли. Дважды меня к ней не пускали, так как она слишком больна, чтобы общаться с посторонними. Хотелось бы заметить поворот к выздоровлению, но с каждым разом она выглядит все хуже. Боюсь, мистер Гибсон считает случай очень серьезным».
Через день после отправки письма миссис Гибсон дремала в гостиной, хотя полагала, что читает. Несколько утренних часов она провела с Молли, а теперь, после своего ленча и раннего обеда больной, сочла необходимым отдохнуть. Появление Синтии, совершенно спокойной, как будто покинула комнату не больше часа назад, вызвало бурную реакцию:
— Синтия! Дочка, дорогая, что случилось? Почему вернулась? Ах, мои бедные нервы! Сердце трепещет, но после всех переживаний стоит ли удивляться… Так что заставило тебя приехать?
— Те самые переживания, мама, о которых ты только что упоминала. Почему ты мне не писала, что Молли тяжело больна?
— Глупости! Прошу прощения, дорогая, но это полная чушь. Мистер Гибсон говорит, что болезнь Молли исключительно от переживаний: нервная лихорадка, что ли… Скорее это все фантазии. Она уже к тому же поправляется. Как жаль, что ты вернулась раньше времени! Кто сообщил тебе о Молли?
— Леди Харриет. Написала мне с просьбой купить цветную шерсть и золотые бусинки…
— Знаю, знаю. Но ты же знаешь: она склонна все преувеличивать. Правда, я действительно выбилась из сил, ухаживая за больной. Возможно, в конце концов, даже хорошо, что ты приехала, дорогая. Сейчас спустись в столовую, распорядись подать ленч, а потом расскажешь новости с Гайд-Парк-стрит. Приходи сразу ко мне, в свою спальню пока не поднимайся. Молли так чувствительна к малейшему шуму!
Пока Синтия утоляла голод с дороги, миссис Гибсон не переставала расспрашивать:
— Простуда тетушки уже прошла? Хелен выздоровела? Маргарет так же хороша, как всегда? Мальчики, полагаю, в Харроу? А мой любимец, мистер Хендерсон?
Задать последний вопрос столь же естественно, как предыдущие, не удалось: тон приобрел заметный оттенок особого интереса. Синтия не спешила с ответом: сначала неторопливо налила себе стакан воды, выпила и только потом проговорила:
— Тетушка чувствует себя хорошо. Хелен полна сил, а Маргарет, как всегда, очаровательна. Мальчики учатся в Харроу, а мистер Хендерсон, судя по всему, пребывает в добром здравии, так как сегодня должен обедать в доме дяди.
— Осторожнее, Синтия! Посмотри, как криво ты режешь крыжовенный пирог! — воскликнула миссис Гибсон с раздражением, вызванным отнюдь не непосредственным действием дочери, хотя оно слегка оправдывало недовольство. — Не представляю, что побудило тебя так неожиданно уехать. Наверняка дядя и тетя обиделись. Может, и не пригласят больше.
— Напротив, просили вернуться сразу, как только сочту возможным оставить Молли.
— «Возможным оставить Молли»! Вот уж настоящая глупость, причем очень обидная для меня: ведь это я ухаживаю за ней днем и, можно сказать, ночью, потому что мистер Гибсон встает всего пару раз, чтобы проверить, приняла ли она лекарство.
— Так что, она и правда очень больна? — встревожилась Синтия.
— В каком-то смысле да. Непосредственной опасности нет, но вот уже сколько дней она лежит в одном состоянии.
— Как жаль, что я не знала раньше! — вздохнула Синтия. — Как по-твоему, можно проведать ее сейчас?
— Пойду посмотрю. Надеюсь, сегодня ей получше. А вот и мистер Гибсон!