Ежегодно 19 (7) июня в Тюмени на широком ровном поле на окраине города проводится большой народный праздник. В старые времена там, по-моему, был целебный источник, к которому шло множество людей, желавших выздороветь. На этой зеленой равнине, которая в обычное время пустует, все кишело людьми, которые двигались между палаток, стрельбищ и лавок скоморохов. Все вместе это производило впечатление веселой ярмарки или, скорее, напоминало датский развлекательный парк Дюрехавсбаккен[68].
24 (12) июня в Тюмени отмечалось открытие настоящей ярмарки, похожей, например, на то, что ежегодно проводится в Ирбите. Как говорят, рынок, который ежегодно должен был работать лишь один месяц, уже в первый год своего существования стал для купцов очень прибыльным. Там продавалось множество самых разнообразных товаров, как привозных, так и местного производства; среди первых был представлен большой ассортимент сельскохозяйственных инструментов и машин (что было в новинку).
В первые дни июля площади были переполнены спелыми ягодами: земляникой, крыжовником, черной и красной смородиной, а также капустой, бобами, огурцами и дынями. Приблизительно первого июля начался сенокос, а 14 июля можно было увидеть множество снопов сена на просторных полях в окрестностях города.
Примерно 20 июля Тюмень посетил один совершенно непрошеный гость – к сожалению, не было принято мер, чтобы этого не произошло. Гостя звали холера, и он изгнал многих горожан из их теплых, уютных домов в далекие выселки, пока городские власти различными запретами не остановили это добровольное бегство от смерти. На перекрестках улиц вывешивались печатные плакаты с рекомендациями, какую следует соблюдать диету, чтобы избежать цепкой хватки лап этого гостя.
Однако в Тюмени была питательная среда, откуда холера черпала пищу и энергию, чтобы с их помощью убивать одного за другим жителей города, как ей заблагорассудится. Это были кучи мусора как в самом городе, так и за его пределами, и удивительно, что никто, ни местные власти, ни кто-либо другой не придавал никакого значения этому фактору. Ужасная вонь из углубления в земле между основной частью города и его пригородом,
Однажды г-на Маркуссена навестил молодой красивый человек. – Я не боюсь холеры, – сказал он, – хотя я не ем огурцы, один маленький кусочек не сделает никакого вреда.
На следующий день он откусил от этого запретного плода, а спустя полчаса он уже был мертв. Кстати, в саду г-на Маркуссена помимо всего прочего росло множество вкусных сочных огурцов. Г-н Маркуссен и живший у него молодой дворянин русско-татарских кровей пошли со мной осмотреть огурцы, которые с каждым днем становились все крупнее и крупнее. Мы были немного гурманами, поэтому в один прекрасный день мы взяли огурец средних размеров и откусили от него. Для меня до сих пор остается загадкой, как мы могли так необдуманно поступить и поддаться искушению, но было так жалко отказаться от этого зеленого овоща, который прямо побуждал нас к безрассудству. Я почувствовал, как пережеванный кусок, словно вода, прошел вниз в пищевод, но сделанного уже было не вернуть, и теперь оставалось лишь сетовать на свое слабоволие, не устоявшее перед искушением! Я тут же был охвачен холерой, которая проявлялась в диких болях в животе, тошноте, головной боли и диарее. Мне очень повезло, что недалеко была общественная уборная, куда я вовремя добрался и где провел несколько часов, мечась между жизнью и смертью. Потом мне полегчало, и слава богу, что смерть не забрала меня с собой. На следующий день я полностью отошел, хотя почти не мог есть. Мой товарищ пережил примерно то же самое, его постигла болезнь, однако он тоже от нее отделался. Остаток лета мы были очень осторожны с тем, что мы ели, став более разборчивыми.
Однажды нас посетила прекрасная дама в возрасте. Она сказала, что опасность от эпидемии была бы меньше, если почаще находить прибежище в бутылке коньяка. Однако это было ошибочное мнение, которое она себе составила, так как на следующий день мы узнали, что она умерла от холеры. В нашем квартале люди умирали как мухи. В двух домах, принадлежавших г-ну Маркуссену и примыкавших к нашему, умерли три человека, и мы не исключали, что как минимум один из нас мог стать следующей жертвой.
Как-то раз, когда я пошел прогуляться по городу, я увидел человека, лежавшего в сточной канаве рядом с
– Нет, ты точно мертв, – сказал кучер, – доктор должен знать это лучше, чем ты. Лежи и не шевелись, скоро тебя закопают.
Как в Тюмени, так и в других городах, пораженных эпидемией, ходили ужасные слухи о людях, которых хоронили живьем. В любом случае, в отношении больных и раненых творилось много произвола. Хотя болезнь сама по себе не считалась заразной, тем не менее у населения развился страх к людям, больным ею, и вывозом трупов почти всегда занимались пожарные, в редких случаях – врач или фельдшер, которые были у больного в последние мгновения его жизни. Когда человека «увозили» без церемоний или процессии, часто без гроба, в дом приходили люди с карболовой кислотой, которую разбрызгивали и впрыскивали на пол, стены, мебель и кровати, в результате чего все приходило в негодность.
В конце июля, когда эпидемия холеры была в апогее, я сходил к одному из городских кладбищ. Там стояло много групп людей, закидывавших землей широкие и глубокие братские могилы; куда ни кинь взгляд, везде виднелись свежие насыпи земли. В морге у входа на кладбище стояло 18 сосновых гробов, крашеных и некрашеных, а между ними – завернутые в циновки или парусину трупы. Возвращаясь домой, я наткнулся на две пары носилок – первые несли четверо мужчин, за которыми одиноко шла женщина, а на других лежало положенное в гроб тело ребенка, и убитый горем отец нес их на плече. Этот мужчина, направляясь от находившегося неподалеку лагеря переселенцев, спросил меня, куда относят трупы. Я с ним прошелся обратно к моргу, показав ему дорогу. Могил было не видно, поэтому он поставил маленький гроб между другими и пошел обратно по направлению к лагерю.
В открытом поле в брезентовых палатках или вагонах, в громадном двухэтажном бараке или в возведенных комитетом по переселенцам медпунктах находились тысячи мужчин, женщин и детей, которые распрощались со своим родным домом в Малороссии и отправились искать счастья по эту сторону Урала, а именно на всеми восхваляемой амурской[69] земле. Здесь на большом пустыре, где каждое лето кипит жизнь, еще совсем недавно было уныло и пусто. Переселенцы приехали по железной дороге на поездах, откуда они сошли на перрон, находящийся в непосредственной близости к пустырю, хотя некоторые предпочли покрыть полностью расстояние от дома до пункта назначения в перегруженных повозках, запряженных своими собственными лошадьми. Ежедневно прибывали сотни обозов, и каждый день столько же человек покидали пустырь, направляясь на юг или восток, соответственно на пароходах или повозках. Подавляющее большинство переселенцев новая земля не разочаровала, хотя кое-кто вернулся обратно, не сумев реализовать свои мечты. Было очень много людей, у которых были слишком большие иллюзии насчет сибирского Эльдорадо. Золото и зерно не растут на деревьях, нельзя сразу стать богатым, особенно если ты не готов к тому, чтобы трудиться в новых условиях.
При этом русские ехали в Сибирь не как золотоискатели, а как колонисты, и государство, желавшее, чтобы эта земля была заселена, поощряло и поддерживало переселение беспроцентными ссудами, выделением бесплатных участков земли и множеством других способов, в результате чего те немногие, кто возвращался домой, жалуясь на разочарование, никоим образом не отпугивали новых желающих совершить переезд. Кроме того, те, кто еще мешкал дома, слышали так много хвалебных слов от разбогатевших переселенцев о красивом Востоке с лесами и лугами, рыбой, дичью и прекрасным климатом, что количество заинтересованных в переезде каждый год росло такими темпами, что ресурсов новой Центрально-Сибирской железной дороги, по которой перевозилось подавляющее большинство переселенцев, стало не хватать.
С переселенцами в Тюмень пришла и оживленная торговля лошадьми. Лошадей гнали большими табунами из степей Южной Сибири на рынок в Тюмени, где также сбывалось много краденых лошадей. Подделанные расписки о продаже, тайные соглашения, грубые разговоры на повышенных тонах, торг и сделки «по рукам» придавали неповторимый колорит сибирскому конному рынку. Торговцы лошадьми неплохо зарабатывали – переселенец, привыкший к высоким ценам дома и плохо умевший торговаться, быстро соглашался на условия продавца, когда перед ним была неплохая упряжка (лошадь и повозка часто продавались вместе), которая ему приходилась по душе. Также на переселенцах много зарабатывали торговцы мелочовкой, приезжавшие на пустырь со своими деревянными лавками.
Вот сидит семья и наслаждается обедом, принесенным из дому, – необычайно жирной и плотной свининой с черным хлебом; там же под парусиной лежит в последних судорогах больной холерой, оставленный своими родными; поблизости играют несколько детей, одетых в национальные костюмы, босоногих, в плетеных соломенных лаптях; чуть далее лежат вторая, третья и четвертая семьи, некоторые радостны и веселы, другие серьезны или грустны; сотни лошадей пасутся на просторах пустыря между бесчисленными группами людей. Общее впечатление от этой огромной бурлящей массы представляет собой причудливую смесь глубокого страха и романтики. Если вы просунете голову в дверной проем одного из находящихся там огромных бараков, вы увидите тот же диссонанс, ту же дисгармонию, те же терзающие противоречия: вот лежит больной, стонущий на койке, а рядом стоит молодая пара в добром здравии, доверительно беседующая между собой, чуть поодаль молодой юноша поет душевные песни с родины, играя на двухрядной гармони, так что по щекам женщин, слушающих его, стекают слезы. В углу раздаются звуки музыки, песен и веселых танцев на подмостках, там же вокруг самоваров сидят семьи и наслаждающиеся теплым чаем, другие люди молятся перед иконами, с которыми они ни за что не расстались бы и которыми они собираются украсить самые видные места в своих будущих домах. В больнице производят обход сестры Красного Креста, с любовью выполняющие свою работу, а в стоящих поблизости избах, где бедные переселенцы могут бесплатно получить тарелку щей или чай, сидят стар и млад за длинными деревянными столами.
Хотя в Сибири для переселенцев делается многое, местные сибиряки встречают их не очень радушно, особенно в городах. Бедные переселенцы доставляют неприятности горожанам попрошайничеством; вполне естественно также, что необычайно большой наплыв людей приводит к росту цен на все продукты питания. Я неоднократно посещал переселенцев на пустыре, подружившись с некоторыми семьями, которые там пробыли больше недели. Они всегда охотно рассказывали мне о своей прежней жизни, а также о своих надеждах и планах на будущее. Одна женщина очень удивлялась: раньше она читала о том, насколько Сибирь богата дикими животными, но она еще не увидела хотя бы лисы или зайца. Один красивый и смышленый мальчик 12 лет, видимо, путешествующий самостоятельно, с нетерпением ждал встречи со своим отцом, который хорошо устроился где-то к югу от Омска, а пара пожилых людей выражала свою радость скорой встречей с сыновьями, поселившимися в районе Амура и приславшими им денег на дорогу.
Во время эпидемии холеры часто можно было увидеть большие процессии, двигавшиеся по улицам или в ближайшие деревни и обратно. В некоторые дни по улицам города могло одновременно пройти множество погребальных шествий. Примыкающие улицы были огорожены, и все уличное движение остановлено. Впереди процессии шли священники, диаконы и их помощники с хоругвями и иконами, которые нередко были такими тяжелыми, что их должны были нести вчетвером. Сопровождающие шли от одной церкви или монастыря к другой, а те, кому не было места внутри, стояли снаружи до окончания службы. Иногда священники проводили службу прямо во время шествия по улице. Все, кто издали видел такие процессии, почтительно снимали головной убор и энергично крестились, повернувшись лицом к иконам. В начале августа эпидемия заметно пошла на спад, а начиная с середины того же месяца она уже практически сошла на нет. С учетом переселенцев в Тюмени от эпидемии умерло 4000 человек.
В начале августа наступил день именин царевны, которые отметили большим праздником, даже несмотря на то, что эпидемия еще не закончилась.
Лето 1892 года было очень жарким, однако часто случались ливни и грозы, поэтому фрукты уродились необычайно хорошего качества и в большом количестве. Сбор зерна был уже завершен к 1 августа – как сельчане, так и горожане радовались большому урожаю и благодарили за него Создателя. До того момента все лето был серьезный недостаток зерна, и единственный зерновой оптовик Тюмени, влиятельный богач, заработавший свой первый капитал в степях юга Сибири, платя киргизам за их товар фальшивыми серебряными монетами, в течение долгого времени выдавал муку в очень ограниченном объеме и маленькими порциями, но по крайне завышенной цене. А когда в конце лета пароходами привезли достаточное количество зерна из богатой Южной Сибири, наступило сытное время. Крестьяне и другие сельчане, которые, предвидя наступающую нужду, во время сбора урожая продали свои запасы по высокой цене, получили возможность достать в городе зерна для хлеба и посевов. Как-то раз в июле пошел слух, что некоторые из магазинов того капиталиста были охвачены пожаром. Слух оказался верным. Сгорели большие объемы зерна и муки, также в пламени погибло множество лошадей и коров купца. Слышались крики: «Это – кара Божья за то, что он весной не хотел продавать нам зерно, когда мы страдали от голода!» Все, до чего добрался огонь, сгорело дотла.
ebooksa