— Если у вас есть какие-нибудь заявления, вы можете их сделать.
Мы говорили, что мы свои заявления поручили выборному старосте.
Лицо губернатора принимало сухое выражение и он сурово заявлял, что он коллективных просьб, по закону, от нас принять не может.
— Больше ничего? — прибавлял он сухо и ждал, вскидывая на нас свои голубоватые и выпуклые глаза.
— Ничего... — говорили мы. И он уходил.
Заметив у меня Лысыха, он остановился.
— А ты тут что? — обратился он к нему, как к мужику, на ты.
Начальник пошептал ему и он закивал головой.
— Ты подавал мне прошение. Я это знаю. Да. Но это от меня не зависит. Проговорил он все это с улыбкой, точно осчастливливая этим Лысыха.
И вышел.
— Есть еще? — услышал я, когда он был уже за дверью. Ему уже все надоело. И в голосе чувствовалось раздражение.
Дверь с грохотом заперли, губернатору хотели показать, что мы сидим по камерам запертыми и что правила тюрьмы соблюдаются. И это было смешно. В камере остался тонкий запах духов и мыла.
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Я хожу один, — мне так грустно, тревожно сейчас. Не знаю, почему. Все говорят, шумят. О губернаторе забыли. Королькова привели из суда и он рассказывает. Его осудили на год крепости. Но он чертыхается и смеется. А вечером настоящая оргия.
Мы протестуем. Мы хотим показать, что не признаем никаких законов, никаких правил.
Мы хотим веселиться и мы устраиваем праздник. У нас настоящий праздник. Уже 9 часов, но мы все вместе.
Пусть приходят солдаты и нас разводят силой, штыками. Мы не подчинимся!
А пока мы празднуем, празднуем.
Мы украсили камеру одеялами, расставили лампы кругом. Сшили красное знамя из красных рубашек, на нем вышили буквами: “Да здравствует революция!” и воздвигли знамя посреди камеры.
Дедушка держит под знаменем речь. Он говорит, что встретится с нами на баррикадах, что это будет счастливейшим днем в его жизни — и мы верим ему. Голос его дрожит, глаза блестят. Все кидаются к нему и трижды его целуют.
ebooksa