Так прошло какое-то время, когда поблизости послышались шаги, поднялась портьера спальни, вошёл потихоньку Княжник, а за ним человечек маленького роста, рыжий, коротко остриженный, крепкий, плечистый, с почти жёлтыми глазами и засросший бородой.
Король, услышав, что кто-то идёт, повернулся и с трудом поднялся.
— Здесь Корыцкая? — спросил он.
— Сегодня приехала.
— Пусть всё будет готово, после ужина буду у неё. Проводите её к себе и расспросите сначала, что может мне посоветовать для моих ног. О, они у меня страшно болят!
И бедный король стонал, хватаясь за колено.
— А вы помните о ней, лучше дьвола не гневить, как в прошлый раз; угрожала, что нашлёт на меня слабость, когда ей сукна не дали.
Сказав это, обессиленный король упал на стул и прикрыл глаза, Княжник дал знак Якобу, чтобы ушёл.
Теперь мы пройдём вместе с ним в одну из дальних замковых комнат, в которой челядь и дворня королевская, панов сенаторов и слуг Августа сели за столы, разделились на группы, потихоньку разговаривая между собой.
Эта длинная, сводчатая комната, освещённая огнём большого камина и несколькими свечами, расставленными в подсвечниках на столах, представляла картину странного разнообразия. Местные и заграничные костюмы слуг, разных цветов, лица польские и чужеземные смешивались там друг с другом. Поляки, литовцы, венгры, татары, казаки, русские, французы, немцы вели общую беседу. Одни играли в кости, другие тихо разговаривали, другие ели в углу, иные дремали на лавках. Старый дед лирник пищал у порога на ненастроенном инструменте, сопровождая себя не менее фальшивым голосом. Неизвестно откуда прибывший цыган, оборванный, загорелый, продымлённый, скакал, играя на домре, еврей собирался бренчать на цимабалах. Добавив к этому говор, смех и крики, можно себе представить шум, какой царил в челядной.
В стороне двое уже старых мужчин разговаривали друг с другом. Один был казак Палей, прибывший в этот день с незнакомой женщиной в Книшин, другой был слуга пана Михаила Радзивилла, Илло, литвин. Оба старца были грустны, поглядывали на этот шум и окружающее оживление с выражением некого сострадания.
— Может ли это быть, — говорил Палей, — король так плохо себя чувствует?
— Хуже некуда, потому что лекарей не слушает, а в чары верит, всё разных баб ему приводят, а что одна подлечит, то другая навредит; впрочем, хоть бы и выздоровел, тогда высосут из него здоровье иные бабы, что за деньги старца любят.
— Кто же? Эта та Гижанка, наверное? — спросил Палей. — Потому что о ней много говорят, что король её якобы одарил и сделал шляхтинкой.
— Разве одна Гижанка? — воскликнул Илло. — Одну держит под стражей Якоб, другую — Княжник, третью — подкоморий, четвёртую — Зелинский, пятую — Конарский старший, и только ссоряться, который из них свою подставит слабому королю.
— Это ужас! — сказал Палей.
— Мало того, — говорил Илло дальше, — каждую минуту женщины меняются и ужасно смотреть на бедного пана, который теряет сознание, выпускает из рук ключи, раздаёт всё, что имеет, умирает, почти с каждым днём более бессознательный. Не раз больному, когда боятся за его жизнь, приказывают подписывать себе описи и привилегии. Бог знает.
— А паны сенаторы?
— У них перед носом дверь закрывают, как было сегодня.
— Скажите мне, к кому тут моей пани направиться с этим делом?