— Отруби руку, не дам.
Пока он прицеливался, постулон с хозяином начали его усмирять, и он ушёл. Я полез за ключами и взял их себе. Так меня Господь Бог уберёг от увечья; но иначе я сделать не мог, зная, что там много невинных людей гибнет таким образом, когда, поймав, расхищают вещи, письма сжигают, и наконец самого убивают. Вот, когда это происходило, в городе было сильное замешательство по причине купцов, которые не могли понять, кто устроил такой пагубный огонь. Поэтому хватали любого чужеземца и мучили, дабы чего-нибудь узнать.
Когда я не дал ключей, эти люди по кругу меня обступили, и собралась большая толпа народа со всех сторон, который видел, как меня начали тормошить. Альгвасилы схватили меня и хотели отвести по горящим ещё улицам к губернатору города, а моих слуг отдельно; нас вели, словно каких-нибудь разбойников, крича и страшно угрожая. Тот хозяин с моими слугами и постулон шли также, поскольку постулон должен был вернуть назад лошадей.
На повороте улицы, среди толпы и гвалта, я, что едва от сильного позора осмелился поднять глаза, вижу, едут на конях какие-то нарядные и выглядящие панами рыцари; увидев толпу, они остановились. Я поглядел во второй раз и удивился причуде Провидения; гляжу ещё — скачет ко мне один из них.
— Что это? Граф из Тенчина? Не ошибаюсь?
— Я, вы не ошибаетесь.
— Почему вас ведут? — крикнул мне другой, и они задержали эту гвардию.
— Разве я знаю, — сказал я, — за что на вашей родине тихий путешественников останавливают и грабят?
Тогда они начали кричать на солдат, но это не помогло. Были это Conte di Luna, знакомые мне с императорского двора, где мы были вместе с придворными слугами: Дундиан, Мамылча и Робулус, мои большие друзья, с которыми я раньше познакомился. Они сразу спешились, надели мне шапку, которую сорвал один из тех слуг, приказали своим слугам разогнать эту гвардию и, взяв меня с учтивостью к себе, сами отвели к наместнику.
Я так был раздосадован этим своим позором, что, когда мы пришли к нему, я не поздоровался с ним вежливо на испанском языке, а по-латыне. Тот спросил меня:
— Вы немец?
— Я поляк, — отвечал я, — граф из Тенчина.
Потом дали показания мои товарищи, но он требовал доказательств и просил показать мои письма. Я сказал, что не могу этого сделать, потому что у меня всё забрали, и узелки, и письма. Он приказал принести их, а были они к моему счастью у датчанина Маурики, одного из тех товарищей, что я встретил, вместе с которыми служил императору, за что благодарил Бога. Потому что, если бы их захватили другие люди и осмотрели сами, нашли бы там две вещи, которые могли бы мне навредить. Во-первых, книги моего слуги Целиуша, отец которого, большой еретик, живущий в Базеле (его звали Celius secundus Curion), издал их с Валдеем (Иоанном) против папы. Если бы те напали, слуга несомненно пошёл бы на костёр, да и пану Господь Бог знает, что бы досталось. Во-вторых, в тех узелках у меня было несколько пороховых ракет, а, увидев их, меня бы без всякой жалости сожгли, если бы они предположили, что ими я сжёг город. Всё-таки эти ракеты в узелке были обёрнуты в рубашку; а по той причине, что около того времени сожгли несколько городов, и горел именно Вальядолид, где, как говорили, был поджёг, я бы страдал невинно.
В этом узелке были также письма к английской королеве, увидев которые, наместник спросил меня, какой я был веры. Я сказал, что был католиком. Conte di Luna с другими свидетельствовали, что так и было. И хотя я в доказательство показал ему письма, где написано, кто я такой, раздражённый мои ответом, он отправил меня в тюрьму, до королевского приказа. Знакомые стали просить его, чтобы он отпустил меня на их поруку, но и этого он в раздражении сделать не хотел, а задержал меня в неволю, где я хорошенько вкусил горя. Я писал тогда ксендзу Петру Вольскому Дунину из дома Лабенцёв, который в то время был в дипломатической миссии на испанском дворе от короля Сигизмунда Августа, а когда до него дошли мои письма, меня приказали немедленно освободить, чего наместнику пришлось исполнить, только не хотелось.
Итак, я ехал к королю с жалобой на этих разбойников, которые останавливали на дороге спокойных людей, и получил правосудие, и даже, испытав королевскую милость, получил значительные подарки. У меня было там и на королевском дворе приключение. Там был испанец, некий Корнеро, он был моим другом, я бывал у него, он у меня в гостях с другими, с которыми мы часто играли. Однажды этот испанец проиграл мне немаленькую сумму, но он очень о ней пожалел и хотел вынудить меня, чтобы я её вернул ему. Однако он этого не добился, угрожал мне, над чем я с верой в себя ещё подшучивал. Однажды вечером я возвращался от приятеля по улице, а темно было, хоть глаз выколи; вдруг почти перед гостиницей мне заступают дорогу несколько человек, обёрнутых плащами, желая меня оскорбить. Всё-таки я был осторожен, достал шпагу и прижался к стене. Эти наёмные убийцы подсакивают ко мне, я так принялся их рубить, что они убежали; сам Корнеро, раненый в этой стычке, показал тыл и больше ко мне не приставал.
С этого приключения какое-то время
Оттуда я вновь вернулся в Испанию — и случилось мне ехать через Гранаду, бывшую столицу мавританских королей, где славные здания, возведённые рукой неверных, удивляют почти волшебной красотой. Проведя там несколько дней, под вечер я выехал из города в дальнейшее путешествие. Чуть только мы с погонщиком остановились в лесу на отдых, когда я увидел значительную кавалькаду моих знакомых, которые мчались за мной, желая ещё задержать меня для приятельского застолья. Однако из-за спешки я не мог больше времени провести с ними, и даже не хотел быть узнанным. Поэтому, закрыв лицо плащом, я притворился слугой, слуге же велел быть господином, и так эта молодёжь меня миновала, только взглянув на меня. Прежде чем, отдохнув, и я пустился в дорогу, подумал, что, может, будет лучше остальной путь проделать слугой, а Целиуша сделать господином. Ибо Целиуш ххорошо знал языки и традиции разных земель, с грубыми и простыми людьми отлично мог контактировать.
Переодевшись в соответствии с этой идеей, мы въехали в горы, которые тянуться за Гранадой; они называются Сьерра Невада, их верхушку покрывает вечный снег и лёд, откуда даже летом для охлаждения воды бедные люди свозят в города глыбы льда.
Мы как раз наткнулись на глубокий ручей и половодье в лощине. Я спрашиваю перевозчика: „Можно ли через него пройти?“ Молчит. Я спросил его второй раз: „Проплывут ли мулы?“ Он только покачивает головой и показывает, что это будет трудно. Я тогда всовываю ему в руку серебряную монету, чтобы он поехал проверить. Он поехал на одном муле. Пока мы ещё около берега пробовали и договаривались, наступила ночь, но, к счастью, была луна и ясно светила, как специально. Проводник был уже на другой стороне и звал нас, чтобы плыли за ним. Тогда я направил к воде своего мула, но он не хотел идти, я начал его бить — он просто стоит, как говорится, упрямый осёл, слуги начали бить его палками, но и это ничуть не помогало. Между тем проводник с другого берега кричит, чтобы мы плыли быстрей, потому что на нас могут напасть бродящие мавры и убить. А мул так и не хочет идти в воду. Тогда Целиуш, который играл роль пана, пробует сдвинуть своего мула, не пойдёт ли за ним и мой легче? Он загнал его в воду, но сразу у берега погрузился, упал с седла, так что его совсем было не видно, и только его мул выплыл на верх, потому что вода его вынесла, и мы видели, как он плыл, неся на спине мою шкатулку с морским котиком, которого я из любопытства вёз в наши края.
Когда это происходит, а я очень переживаю за Целиуша, прибежал какой-то сброд с факелами. Этот бурный поток, идущий с гор, немного сошёл, стали искать слугу, но не нашли, нашли только мула, которого унесло течение и прибил к одному дереву у берега.