Прямо до пренебрежения скромный в одежде, не придающий значения внешности, в выцветшем гранатном контуше, в длинных тёмно-красных сапогах, перевязанный простым шёлшковым поясом, пан Вербета никогда не имел в своей собственности другого сокровища, кроме перстня-печатки с тысячелистником, никогда не мечтал о кольце. Поэтому, когда княгиня подала ему драгоценный подарок, он состроил такую беспокойную гримасу, так поглядел по воеводу, в таком испуге отпрянул, что Фирлей сам, улыбаясь, сказал:
— Почему бы вам его не принять?
Вербета взял, наклонился поблагодарить, но, имея уже перстень в руке, он совсем не понимал, что с ним делать. Ему даже не пришло в голову надеть его на палец. Пальцы пана Вербеты были худые и длинные дощечки, покрытые светлыми волосами, испачканные чернилами и совсем отказывающиеся от всех украшений.
Бедный писарь начал с намерения спрятать перстень за пазухой, но сообразил, что оттуда он может выпасть, потом подумал о кармане, карман был, возможно, дырявый; не зная, что с ним делать, он, наконец, надел его на палец. А оттого что перстень на пальце крутился и грозил упасть, пан Вербета должен был сжать его в ладони.
Вся эта потешная сцена длилась одну минуту и княгиня, очень занятая ребёнком, совсем её не видела; воевода, который её предвидел, зная своего достойного писаря, невзначай улыбался.
— Будьте уверены, — прибавил, глотая слюну, смущённый писарь, — что буду смотреть за князем, как…
Он хотел сказать: «как за собственным ребёнком» — но в то время, как говорил, ему показалось, что это будет слишком мало, и, заикаясь, сказал:
— Как за самым святым депозитом.
— Я в этом уверен, — сказал воевода. — Я знаю тебя и могу ручаться. Мы назначим князю комнату подле моих и не будем спускать с него глаз.
— А теперь, — прибавил Фирлей, — пусть пойдёт познакомиться с товарищами. Не обидит его общество доброй шляхты Бонаров, которые мне приходятся родственниками, Скренских, Пононтовских и Горков. Любой шляхтич и немало княжеских имён начинают и учатся на дворах своих братьев, как потом составить собственный двор.
Станислав по знаку матери покорно, как старшего и опекуна, поблагодарил воеводу, поцеловал мать, которая сделала над его головой знак святого креста, и вышел с паном Вербетой.
В это время отворились двери залы, как мы поведали в конце последней главы, и в сопровождении старшего секретаря вошёл князь Соломерецкий.
Светловолосый юноша съехал с подоконника на пол, все бросились к столику, а пан Вербета, состроив торжественное выражение лица, со стиснутой в кулак рукой, (потому что в ней всё ещё держал кольцо) сказал собравшимся:
— Вот, господа, новый товарищ, князь Соломерецкий, которого мне специально порекомендовал воевода, которого я специально вам рекомендую, который заслуживает, который…
Пан Вербета совсем не был красноречивым, писал легко, но простой беседы поддержать не мог, тем более когда нужно было выступить торжественно. Поэтому на этом представление окончилось.
Все с любопытством обратили глаза на новоприбывшего; довольно робкий, особенно памятуя о жаковских отруцинах, он боялся и там чего-нибудь подобного. Некоторые из мальчиков поглядывали на него с явным желанием прицепиться, но всех разоружила исполненная мягкости, благородного выражения, глубокой грусти и в то же время какой-то юншеской важности физиономия князя.
Первый, светловолосый Ян Шпет, привлечённый симпатичной внешностью, заговорил потихоньку:
— Садитесь, мы познакомим вас с нашей работой. Это не трудно.
— Князь, — прервал пан Вербета, — не будет обязан выполнять какую-либо работу, я хочу, чтобы он только к ней присматривался. Это никогда не помешает.
— Почему же я не могу разделить работу наравне с товарищами? — отвечал Соломерецкий. — Напротив, я прошу вас назначить мне.