— Когда он был жаком.
— Да! Но скажите мне, каким образом он, князь, так был покинут? Не понимаю, ведь у него есть мать.
— О! Это страшно долгая и запутанная история, — отвечал тот, которого спросили.
— Представьте себе, пани Янова. Но я должна обязательно узнать эту тайну. Ведь это я князю дала милостыню, помнишь, тогда, когда мы вместе вышли за город.
— Ничего не помню.
— Ради новорожденного Бога, это особеннейшая история. Если бы мне не было стыдно, я попросила бы этого князика, чтобы рассказал мне…
Соломерецкий расслышал это и, обращаясь к мещанке, сказал:
— Когда-нибудь приду к вашему ларьку и всё расскажу.
— Да воздаст тебе Бог, я бы тогда сгорела от любопытства.
Когда это происходило, в другом конце комнаты двое человек приподнимаются на цыпочках, влезают на лавку и, указывая рукой на Соломерецкого, шепчут:
— Вот он! Когда будет выходить в толпе, набросим ему плащ на голову, зажмём рот и за мной…
— Хорошо, но если придворные…
— Темно на улице; только хорошенько смотрите, который из них, и быстро с ним потом…
Но вот вертеп уже поставили, свечи зажгли, над вертепом вертится круглая звезда, Урвис поклонился из-за театра своему знакомому Станиславу, и приступают.
Коза, вертя головой, стоит с одной стороны, медведь — с другой. Коза раз подскочит к Ягуси, а Ягуся прижимается к матери и кричит от страха, а присутствующие смеются.
Сначала вы видите ясли, конюшенку, в яслях лежит завёрнутый ребёнок, рядом с ним святой Иосиф, опирающийся на палку, тут же стоит на коленях Богородица. Входят, ведомые ангелом, пастухи и кланяются. Вол и осёл склонили головы над бедной колыбелью Спасителя и, как поётся в песне, разогревают дыханием холодный воздух зимнего вертепа.
Все встали на колени и поют:
Потом:
Потом:
А когда звучала эта песнь, с каждой строфой радостного пения весь собравшийся народ так громко, так энергично выводил: «Hoc, hoc — Papa — Ta-ta» и т. п., что было приятно слушать.