Это было только начало тех вертеповых похождений, которые с первого дня праздника представляли потом несколько недель. Несмотря на мороз и позднюю ночь, весёлая толпа придворных пана Фирлея и присоединившихся к ним знакомых, остановилась среди улицы, где жаки стояли под домом с вертепом.
— Мы скинемся, — сказал Шпет, — пусть нам вертеп покажут.
— Хорошо, хорошо, — отовсюду раздались голоса, и каждый достал из кармана деньги, укутался в епанчу или шубу, выбрал место, ожидал драму.
Жаки, которым предводительствовал Урвиш, заняли место под крыльцом дома, но, обратив внимания на колкий ветер, все по обоюдному согласию ушли в открытую гостиницу. Там в углу избы, в один момент заполненной народом, стоял на столе вертеп. Вокруг впереди придворные, дальше их слуги, мещане и толпа любопытных зрителей. Никогда в наших нынешних театрах не царит такое глубокое молчание, такое заострённое любопытство не ожидает зрелища. Эта маленькая сцена, деревянные куклы, что на ней играют, даёт им слова простой жак, а так все готовы смотреть и слушать — одно удовольствие.
Давайте посмотрим, как зрители встали на цыпочки, вытянули шею, открыли глаза. Пани Марцинова с дочкой Ягусей проталкиваются, вовсе не испугавшись придворных из первого ряда, верит в подмогу пани Яновой, которая составляет ей компанию. Прелестное личико Ягуси, розовой, белой девушки, с серыми глазками, больше помогло тут, чем локти и кулаки Марциновой; а с дочкой и мать пропустили в первый ряд, как
Стась, ныне придворный уже и благочестивый юноша, с удивлением увидел достойную Марцинову. Он не забыл милостыни, которая ему первая у входа в столицу добавила отваги, и он подошёл к торговке.
— Не узнаёте меня? — сказал он ей.
Мещанка сделала большие глаза, потянула к себе дочку и спросила:
— А что?
— Помните того плачущего и молящегося жака, которому вы дали кусочек сыра за городом?
— А что?
— Это я, это я.
— Это вы, этого быть не может. А кто вы? И для чего?
— Это долгая история, — отвечал Стась, — сейчас у меня есть мать, я придворный пана воеводы, но никогда, о, никогда не забуду вашей милостыни.
Марцинова, покраснев от достойного стыда, пробубнила:
— Необязательно помнить. Кто это такой? — спросила она стоявшего рядом придворного.
— Князь Соломерецкий!
— Князь?
— Да, но, видно, что вы давно друг друга знаете.
— Как же! Во имя Отца и Сына, да я же ему дала милостыню.