— Слушайте, — с запалом материнского беспокойства за ребёнка воскликнула княгиня, — вы хотели, чтобы я ради него отреклась от имени, состояния, чтобы я обеспечила вам собственность нашего рода. Я всё исполню, признаю себя опозоренной, своё дитя — незаконным, себя — бесчестной, отдаю, что имею; верните мне его.
Князь на некоторое время задумался, но, подумав, насмешливо сказал:
— Отлично! Зная, что я его вам вернуть не могу, вы сами где-нибудь снова его спрятав, теперь притворяетесь.
— Князь, я плачу, слёз нельзя подделать.
— Почему нет?
— Отдай мне сына, отдай Станислава?
— Оставьте меня в покое, княгиня. Я не отрицаю, что хотел бы его иметь в своих руках, но не имею его.
— Этого не может быть! Значит, ваши люди, значит, вы не знаете, пожалуй, кто смел его похитить, почему?
— Вы отлично притворяетесь, — сказал непоколебимый Соломерецкий, — но меня это не обманет. Вы боялись, как бы я не похитил его у Фирлея, что бы я неминуемо сделал, наверное. Но я найду его! — закричал он.
Княгиня не знала, что думать, потеряла дар речи, стояла перед ним, заламывая руки.
— Я найду его! — повторил князь. — Может, вы думаете привлечь меня за похищение ребёнка? Вы думаете с помощью воеводы что-нибудь добиться страхом? Я ничего и никого не боюсь, княгиня, ни воеводы, ни вас, ни самого короля! Никто не посмеет ко мне прикоснуться. Пусть убеждают, пусть убеждают! Неубеждённого нельзя заключать в тюрьму. Воевода не отважится.
И он поднял вверх сжатый кулак.
— Но кто же о том говорит? — воскликнула Соломерецкая. — Я пришла умолять вас, не угрожать вам.
— Повторяю вам, — гневно крикнул, переворачивая стол, стоящий перед ним, Соломерецкий. — Я ничего не знаю!
— Ваши слуги.
— Не знаю! Не знаю! Не знаю! Если слуги, не знаю также. Не мучайте меня дольше.
— Милосердия, князь!
— Я не имею милосердия!
— Пожалейте!
— Не умею жалеть!