Почти то же самое, только холодней, говорил воевода Фирлей, который, не подозревая никого другого, кроме Зборовских, клялся, что похищенного вернёт. Десять проворных евреев, которых воевода использовал для всех работ подобного рода, разлетелись по Кракову, по околицам. Мать со своей стороны деньгами, просьбами, слезами пыталась склонить окружающих её, чтобы приложили старания в поисках ребёнка. Несмотря на заверения, она не могла даже предположить, чтобы кто-то другой, кроме Соломерецкого, был виновником этого нового несчастья.
В горьких слезах провела она весь первый день и последующие дни праздника, только не выходя уже в костёл, не видя только пана Чурилу и домочадцев. У неё уже не было сил во второй раз ехать к воеводе, который, посетив на следующий день Соломерецкую, пытался влить в неё надежду, гарантиру, что её сына найдут. Но разосланные шпионы ничего определённого не принесли.
С первого визита княгини к Соломерецкому бедняк, который, получив милостыню, бежал за каретой к ней домой, который позже предостерёг идущих придворных в рождественскую ночь, чтобы были бдительны, сидел теперь всегда на пороге дома, в котором жила княгиня, либо напротив её окон. Этот человек, недавно вписанный в Братство, рассказывал, что он невольник, недавно освобождённый из ясыри неверных, и покрывал себя странной тайной.
Мрачный, молчаливый, не поддерживая контакты ни с кем из своих, не зная, куда уходить на ночь, не зная, откуда прийти днём, казалось, он над чем-то долгие часы размышляет, и редко когда вытягивал руку за подаянием прохожих. Остатки железной цепи, признак неволи, всегда висел у него на руке. Равнодушный к холоду, слякоти, оскорблению и ударам, уставив глаза в окна дома, или в небо, он проводил неподвижно целые дни.
Только иногда, приближаясь к двери дома, который, казалось, охраняет, бормоча что-то, он заглядывал внутрь, а когда встречал слугу, начинал с ним разговор, расспрашивая о княгине.
— Почему она вас интересует? — спрашивали его.
— Почему? Гм! Она дала мне несколько раз милостыню. Да воздаст ей Бог! А потом, я родом из Руси. Мои родственники служили у её родственников, деды — у дедов. Я слышал об этом в детстве.
— Как вас зовут?
— Не помню, не помню! Двадцать с лишним лет неволи!
— Разве можно забыть фамилию?
— О! Можно! — сказал тот с глубоким вздохом.
На следующий день после похищения юного Станислава нищий, как всегда, сидел у порога. Слуги уже так к нему привыкли, что не прогоняли его. Он видел выезжающую и возвращающуюся княгиню, а когда, заливаясь слезами, она вступила на крыльцо, тот остановил её, вытягивая руку.
— Во имя Матери Божьей.
— Молись за моего ребёнка.
— Будьте за него спокойны, — ответил бедняк. — Вчера…
— Ты что-нибудь знаешь? — спросила она живо.
— Я там был.
— Был? Говори.
— Я слышал, как они договаривались.
— Кто они?