— О, ради Бога, говори! — прибавила мать.
— Я, я ничего не знаю.
— Твои его схватили сегодня ночью?
— Нет, ваша светлость, нет.
— Может, этот еврей, ты знаешь?
— Какой еврей? Еврей? — дрожа, подхватила княгиня.
— Нет, ваша светлость, я ничего не знаю.
— Видите! Видите! — поворачиваясь к княгине, сказал Соломерецкий, весь возмущённый и потрясённый нетерпением и гневом. — Я ничего не знаю, вы сами его спрятали, вы притворяетесь. Но Бога мой, он не скроется от меня, нет, нет!
И, бросив суровый взгляд, сверкавший кровью, на невестку, Соломерецкий с Немирой, которого отвёл в глубь дома, ушёл.
Когда вышли во вторую комнату, князь минуту постоял в задумчивости, посмотрел в глаза придворному.
— Ты правда ничего не знаешь? — спросил он свободней.
— Ничего, ваша светлость, совсем, первый раз слышу.
— Но этот еврей, с которым у вас была раньше договорённость, знал о том; может, имея в руках мальчика, хочет торговаться? Вероятно, это он его велел схватить?
— Этого я не знаю, ваша светлость.
— Спеши к нему! Если там находится этот ребёнок, оставь там. Всё, что я хочу, я получаю. Никто другой не мог его схватить, если это не выдумка матери.
— Но она плакала, князь.
— Женские слёзы! Это повседневная роса! Их не купить! Иди, Немира.
Немира вскочил на коня в конюшне и помчался в жилище Хахнгольда, но там не застал еврея. Ему сказали, что уже несколько дней его не видели дома, даже беспокоились за него. Немира поехал в бурсу, кампсором которой он был, но и пан Пудловский, и никто о еврее сказать не мог; две недели, как он исчез из города.
Не узнав, кого Хахнгольд использовал для похищения ребёнка, Немира не мог дальше расспрашивать, поэтому вернулся домой ни с чем. Князь Соломерецкий горел от гнева.
— Это их работа! — кричал он. — Разослать шпионов, заплатить хоть бы последним, заложить мои драгоценности; до последней категории, а узнать, где он и что с ним сделали.