— Но использование от этих честных сборов недостойное.
Оба вздохнули и задумались.
Затем вошёл старший придворный воеводы и объявил о приезде каких-то незнакомых людей, которые хотели увидеться с паном воеводой наедине.
— Позвать их сюда, — сказал воевода, — у меня нет тайн от пана брата.
— Но у них они могут быть, — ответил каштелян, вставая и желая выйти.
Воевода его не пустил.
Станислав Соломерецкий со старшим товарищем по путешествию вошли в комнату, низко поклонились и подали Сапеге свои письма. Они посмотрели на слугу, который стоял у порога, потом друг на друга, а воевода приказал позвать кого-нибудь прочитать письма.
— С милостивого позволения, — сказал товарищ князя, — если бы вы сами соизволили просмотреть эти письма… и в этой есть причина…
Воевода разорвал верёвки и, приблизившись к окну, начал читать.
Царило глубокое молчание. Прочитав и, вероятно, не желая иметь тайн от каштеляна, воевода подал ему открытое письмо, а сам подошёл к Соломерецкому.
— Приветствую вас, — сказал он, — принимаю у себя с открытым сердцем и прошу остаться. Наверное, после Фирлеевской усадьбы вам будет не по вкусу литовская дичь, как её там в Польше называют.
— Я очень мало был у пана воеводы, — сказал Соломерецкий, — а моя прошлая жизнь…
— Частично мы уже это знаем, — прервал воевода, — вы испытали беду. Она никогда человеку не навредит. Он в ней твердеет, как закалённое железо в воде, он проходит испытание, как золото в огне.
— И учит не доверять судьбе, — прибавил каштелян. — Я тоже изгнанник и немало страдал, а никогда на это не жаловался. А напротив.
— И я не жалуюсь, — тихо добросил Соломерецкий, — это меня мучает только из-за матери.
— Благочестивого ребёнка благословит Бог.
— Какое имя будешь носить? — спросил воевода. — Потому что вижу, что собственного не можешь носить.
— Как вам кажется, пане воевода?
Старик подумал, гладя бороду, и ответил:
— Всё едино, выбирай.