— А вы что? — спросила Магда. — Наутёк?
— Где там, другой бы убежал, но я только огляделся вокруг, взял саблю и на них… первого, что встретился, я ранил в голову, другого также.
— А третий тебя.
— Ну нет! Я убил пятнадцать, а десять убежало; я обобрал трупы.
Звонарь только кивал головой во время рассказа.
— Помните, Альберт, — сказал он тихо, — как в прошлом году был тут ваш товарищ?
— А! А! Помню, Заруба!
— И что он о вашем мужестве поведал? Что вы мужественно сидели в кустах и кур во дворах гоняли.
Магда широко рассмеялась.
Альбертус, ни на что не обращая внимания, говорил дальше:
— Вот это была жизнь, теперь мне уже после той всё хорошо.
— Военная жизнь, правда, тяжела, — сказал магистр, — но имеет своё величие и утешения, имеет дни свободы и гулянки, а наша?
— А наша это пекло пекельное! — воскликнул органист. — С утра пой, в полдень пой, пой над умершим, пой, когда женятся, а в горле сухо.
— Или как я, учи сморчков с утра до вечера, и вдобавок костёльную службу исполняй и смрад нюхай!
— Мог бы и я пожаловаться, — сказал молчаливый звонарь, — но оставлю в покое.
— И лучше сделаете, — отвечала Магда, — побойся Бога вздыхать, когда не на что. Пусть иные клехи жалуются, не вы. У иных-то пробощей бедность, где и в полях работай, и перья вырывай, и для кухни служи, и мыта не дадут, и с петиции четвертину отберут.
— И клехи убегают, — победно добросил органист, — а мы сидим.
— И вздыхаете, сами не зная о чём.
— Работа в мыле, человек дня не отдохнёт.
— А вам хочется есть такой дармовой хлеб.