Не удивительно, что такой человек, как наш приходской священник, жил незаметно в деревне и не вырос в костёльных должностях. Однажды перед любившим его епископом, который желал его вытянуть и приблизить к себе, он встал на колени, и, плача, сказал:
— Буду послушен вашему пастырскому преподобию, но свой отъезд отсюда оболью слезами, кто же меня тут у моих бедных заменит? На высших ступенях есть много более способных, я не создан для них. Избавьте меня, пастырь, оставьте здесь и всю жизнь буду вам благодарен.
Епископ не настаивал больше и так священник остался на месте.
II
Рибалты
Теперь, когда мы узнали ближе особ, находящихся на крыльце дома священника, послушаем их разговоры. Легко догадаться, что кучка клехов говорила о себе и жаловалась на свою судьбу, по привычке, хотя тут меньше всего имела на это права. Священник не только им оплачивал из собственного кошелька, кормил, но ещё костёльные доходы, милостыню, пожертвования набожных по большей части отдавал им. И однако, слыша вокруг нарекания братьев клехов, и те жаловались на свою судьбу. Этот праздношатающийся гмин, как обычно люди, которые чего-то слизнули, и думают, что достойны лучшей участи, всегда считал себя самым несчастным, униженным, притесняемым.
Одна Магда принимала сторону ксендза, всё-таки невольно из чувства справедливости, и оттого, что в её понимании ксендз держал её сторону.
Просто опираясь на дверную раму, подняв голову вверх, она долго разговаривала с органистом, который вздыхал громче всех.
— Вам всё плохо и плохо, — говорила она, — хоть бы вам ангела с небес привести и тот бы не угодил таким бездельникам, которые бы брюхом вверх лежали весь Божий день, и ещё бы им еду в рот положить, а потом рожу вытереть… гм!
— Как хотите, — ответил сухой органист, крутя высохшими от жажды губами, — я свой.
— Поп свой, чёрт свой.
— Как хотите, я свой. Бездельники, говорите, бездельники! А ничего, что я каждый день для святой мессы играю и пою, а нешпоры и иные тяжкие работы. У нашего брата ни минуты отдыха нет.
— В самом деле? — воскликнула Магда. — Уж у вас и с ним плохо. А посмотрите-ка на соседей, где и оплату на несколько лет задолжали, а органист молотит или навоз на поле вывозит для пробоща.
— Аха! — отпарировал красный клеха. — А так они там меньше работают, чем мы тут. Только у нас по-настоящему тяжело. Минуты отдохнуть нельзя, мессы поёт и поёт, богослужения, Господи Боже, прости, сам сочиняет, таких даже ни в календаре, ни в рубрицели не найдёшь. Праздники придумывает, нешпоры инвентует, чтобы ему людей достойных мучить. Потому что даже и Господу Богу такая навязчивость не должна быть приятна, покоя ему не даёт. И оттого, что сам железный, думает, что и мы каменные! А здесь не выдержать в такой работе, у меня в горле пересыхает, голоса не хватает.
— Потому что пьёшь, — воскликнула Магда резко.
Органист с чувством обиженной гордости встал, как был, тонкий и длинный.
— Потому что пьёшь! — закричал он, поднимая руку. — И меня упрекают в том, что когда человек падает от усталости и подкрепится какой-нибудь рюмкой, чтобы жил? Дальше, дальше пусть себе пробощ ищет где-нибудь другого органиста, я не выдержу.
— Так нужно было и говорить, — сказала Магда, — поблагодарите св. Мартина и идите с Богом, а я вот знаю уже заместителя на ваше место.
Органист с неприязнью поглядел на кухарку и упал на лавку в отчаянии.
— Этого бы вы и хотели! Этого… Но нет! Ничего не будет из проекта. Когда я тут свой голос утомлял и калечил, неустанно блея, теперь хотите кожуру прочь выбросить? О! Нет!