Время Сигизмунда

Правление Магды в минуты, когда мы сюда попадаем, было уже абсолютным и не находило нигде сопротивления. Боялись даже роптать по углам, потому что на следующий день кто-нибудь доносил на недовольных. Все потом клялись, что ничего не говорили, а Магда знала, однако, что говорили.

Звонарь никогда в слухи не вдавался, но очень открыто, даже в глаза королевы дома священника, говорил, что завоевала ксендза и дом ксендза.

Познакомимся теперь с другими особами, собравшимися в доме священника на крыльце, начиная со звонаря.

Звонарь, старец седой и сгорбленный, всегда бормочащий, когда его никто не слушал, молчаливый, когда кто-нибудь хотел вытянуть из него слово, был родом из этой деревни, служил дворовым, потерял здоровье и прицепился на старость к колокольной верёвке. Любил достойного ксендза, отдавал справедливость Магде-кухарке, а Альбертуса звал бездельником и недотёпой.

По-настоящему набожный, очень суеверный, разделял время молитвой, бормотанием и сном. Очень редко доходил до того, что обнажал сердечные тайны. Ведь их каждый имеет, даже старый звонарь.

Органист, неоценимый органист с красным лицом и сморщенной шеей, длинный и худой, имел много скрытых качеств и два очевидные недостатки. Кто же сосчитает скрытые качества? Недостатком было обжорство, которое доводило Магду до отчаяния, и пьянство, невыносимое для ксендза.

Тонкий и худой, как спица, наверное, от беспокойства об этом недостатке тела, он чересчур объедался, но всегда напрасно; уже, уже казалось, что желудок немного вздымается, набухает, поднимается, но назавтра опадал, худел и плющился снова. Ноги и руки были тонкие и заострённые, никакой надежды потолстеть! Он точно слышал, что пиво делает полным, и привязался к этому опасному напитку, который его вскоре познакомил с водкой и приблизил тоскливым желанием к мёду и вишнёвке. Что же делать, когда, возбуждая голод, наполняя тот вечно пустой желудок, алкогольные напитки органиста не полнили?

Краснел, это правда, цвёл как пион, вырастали у него всё новые бородавки, но ничего больше. Отчаяние часто плохой советчик и оно, наверно, шепнуло органисту, чтобы не бросал алкогольные напитки.

Рискуя потерять красивый голос (хотя немного охрипший), он не переставал утешаться чаркой, которую он остроумно и по-латыни называл Консолатором (Утешителем).

Напрасно священник просил одуматься, напрасно грозила Марта, органист ни на что не обращал внимания. Утром ещё responsoria кое-как проходили, но вечерня часто отдавала чаркой, часто прерывалась икотой и смешивалась тонкими фальшивыми тонами. Забывал ноты, терялся в вигилиях, от градуала каждый день увиливал, и всё это по причине той несчастной худобы, с которой ничего справиться не могло, что приводило его в отчаяние.

Люди говорили ему, что иногда женитьба полнит; и, долго размышляя, женился наконец органист на дочке своего коллеги и соседа из другого прихода. Но и это ничуть не помогло, даже, возможно, ещё больше похудел, нос у него опустился ниже, и когда жена умерла после года совместной жизни, безутешный супруг сказал на похоронах:

— Если бы ещё год, я бы высох на ветчину.

Это о достойном органисте, а теперь слово о ректоре.

Ректор или сениор, или магистр школы, которая была в доме священника, был раньше и долго странствующим клехой, рибальтом-пелегримом, который ходил от костёла до костёла, от школы к школе за хлебом, едой и грошом. Через несколько месяцев ему предложили соглашение, но молодость имеет свои права. Нашему рибальту хотелось посмотреть мир, попробовать хлеба из разных печей (как сам говорил), чтобы на старость было о чём вспомнить. Таким образом, странствовал он по Краковскому, по Подгорью, по Силезии, по Великой Польше, даже по Литве, пока, ничего не добившись, сел наконец при здешней школе детей учить. Этот был человек удивительного характера, склонный к драке, любитель поспорить, скорый доказывать кулаком, любитель хвататься за палочные аргументы, но в принципе был самый лучший и достойный.

Набив шишек, он первый прикладывал к нему холодное железо и платок, смоченный в воде с уксусом; разбив голову, сам её перевязывал, извинялся и stante pede наступал мир, который после этого испытания был уже вечным. Ибо мы не можем считать временных пинков, порой бросаемых в возбуждении, будто бы для проверки дружбы.

Вот, возможно, черты этих всех, которых минуту назад мы видели на крыльце. Принадлежали они к тому большому гмину, живущему в Польше при костёлах, который называли клехами, рибальтами или, наконец, жаками. Эти названия служили всем, без исключения, костёльным слугам; жаками же больше называли учащихся и школьную молодёжь. Хотя некоторые выводят клехов из klechdy, мы бы скорее видели в этом искажённое слово clericus (Clerc).

Что касается rybałta, — и это слово не нашего происхождения, оно пришло к нам из итальянского, вероятно, в XVII веке, с таким значением, какое придавали к нему в Италии, Англии и Франции, то есть распутника, проходимца, сорванца. Поначалу в средние века словом ribaldi обозначали слуг, идущих за войском, servientes exercitus, qui publica lingua dicuntur Ribaldi, только позже, в XIII веке, ribaldus начало обозначать клириков и гмин священников. Каким образом rybałt мог у нас обозначать клеху и стали его использовать как синоним? Обычаи этого класса объясняют.

Клехи делились на два класса: женатых и неженатых (uxorati et adolescentes). Эти последние — на рукоположенных и светских (ordinati et saeculares). К клехам причисляли звонарей (campanatores) и органистов (organarii). При больших костёлах старший клеха, называемый обычно senior, rektor или mistrz (magister), держал школу, а в ней учил жаков песням с партесов (из нот с партитуры), градулам (часть мессы), хоралу, мессе, ламентации, погребальному psalterium, вигиллиям и т. д. чаще всего бесплатно.

В такие школы чаще всего ходили сироты и холопские дети (сомнительно, чтобы дети бедной шляхты). Клеха от себя и на свои деньги держал для костёла и школы кантора. Кантор (всегда клеха) стоял ниже в иерархии клехов; за ним был уже immediate, звонарь. Было очень маленьким мыто (оплата) клехов: двенадцать-пятнадцать грошей и так называемая petycja (выпрошенные) от мальчиков, снопковые, из которых приходы имели право отбирать четвёртую часть. Клехам принадлежал также четвёртых грош собранной дедами милостыни, четвёртая часть пожертвованного хлеба и т. д.

Приходы в праздники, в торжественные дни были обязаны давать им обеды. Кроме упомянутых членов клешего гмина, причислялись сюда также ризничие и калафактор (школьный слуга) школы, имеющий под своим управлением печи, лавки, дисциплины (ремни) и т. д., называющийся также суфлета.