Брат Гроньский сел на лавку ниже и начал рассказывать ксендзу то, что слышал от Агаты. Его повесть была так созвучна с рассказом ребёнка, что пробощ, всё больше заинтересованный и взволнованный, едва дослушав рассказ, попрощался с писарем и отправился расспрашивать сениора школы, Пудловского.
Они с Пудловским были давно знакомы, поэтому он без колебаний забежал к нему узнать, по возможности, что-нибудь ещё.
Школа была пуста и пробощ был вынужден два раза потянуть за козью лапку, прежде чем ему с явным нетерпением человека, оторванного от работы, отворил сениор. Какое-то время уставшими глазами он глядел на пробоща, прежде чем его вспомнил; наконец он отпустил дверь и, улыбаясь с принуждением, попросил в дом.
— Давно не виделись, давно, — сказал он, заикаясь и неспокойно озираясь на дверь в соседнюю комнату. — Какой счастливый случай нас свёл?
— Я рад, что нахожу вас в добром здравии.
— Хотя, достаточно.
И он указал на стул, с которого сбросил на пол еврейскую шапку. Эта шапка доказывала, что Хахнгольд был закрыт у сениора в другой комнате.
Пробощ, не имея свободного времени, начал расспрашивать.
— Вы недавно потеряли одного из своих жачков, — сказал он.
— А! Да! Не помню. Да, возможно. Как же зовут? Мацек Сковронек; знаете о нём?
— Немного, — сказал пробощ, — но сперва скажите мне, что вам о нём известно.
— На самом деле, что-то непонятное, — неохотно отрезал Пудловский, — меня уже несколько лиц о ребёнке спрашивало. Однако это
Ксендз усмехнулся.
— Не такой, как вы думаете.
— Как это? Сирота с Руси?
— Сирота, не совсем, а что касается плебейства,
Пудловский сконфузился и вскочил с кресла, но ксендз, обратив в эти минуты глаза на еврейскую шапку с жёлтым бархатным верхом, положил палец на губы.
— Как? Что? Кто? — начал спрашивать сениор.
— Кто тут у вас?
— Это, это наш кампсор, для дел бурсы это лучший человек.