Поддержкой и утешением для него была именно та женщина, о которой во время свадьбы разгласили, что не понравилась королю, и он жаловался, что ему её сосватали. Нужно было видеть, как она умела, не раздражая его, не терзая никого, утешать, веселить, добавляя отваги и оказывая некое влияние на его ум.
Когда мы с королём не раз путешествовали, ездили на собрания шляхты в Пиотрков, в Брест, в Литву, и там поили его желчью и уксусом, аж жалость брала, тогда к нему присоединялась королева и добавляла ему надежду своим мужеством, к нему возвращалось более весёлое расположение. Женщина была, может, более знающей, чем многие клирики, жадно читала книги, любила разговаривать с мудрыми людьми, а имела такой дар привлекать к себе всех, что врагов у неё не было.
Внешне в дела страны она совсем не вмешивалась, не говорила о них, хотя, видимо, её молчание больше значило, чем уговоры и просьбы старой королевы-матери. Ибо та не давала сыну покоя, горячо всё принимая к сердцу, собирая всякие слухи, подозревая людей, пробуждая тревоги, то склоняя к согласию, то к мести. Такой имела ум и горячую кровь, которые ей никогда не давали покоя. А поскольку в своё время она много делала и даже кардинала умела склонить на свою сторону, ей казалось, что и теперь должна руководить королём. Казимир уважал её и слушал, когда мог, но был он такой человек, которого против его убеждений никто не толкал. Промолчал, а своё сделал.
Гораздо более ловкая молодая королева знала, что можно и нужно, а, так как любила мужа, разделяла его мысли.
Король ни одного дня никогда не бездельничал, а если хотел отдохнуть, сразу ехал на охоту, потому что её очень любил. Милее всего ему было, когда мог попасть в Литву, но завистливые поляки его сразу оттуда отзывали. Вырывали его себе, потому что Литва уже жаловалась, что он слишком много отдавал себя Польше, а там находили, что слишком мало.
В этом году после съезда в Корчине, когда мы с королём и королевой ехали в Литву, пришла новость, что в Венгрии умер благочестивый муж Иоанн Капистран, по которому было великое горе, но его сразу провозгласили святым.
В Кракове на короля бросили новую клевету за дело, в которое он вовсе не вмешивался. Миколай из Турска, которого прозывали Краковским схоластиком, со своим двоюродным братом Миколаем из Гнойник, также каноником, вступили в конфликт с местными купцами. Мещане утверждали, что они себе тайно присвоили бархат и кое-какие деньги.
Дело получило огласку. Мещане, зная, может, что король был в войне с духовными лицами, больше себе позволяли, чем когда-либо. Это может быть. Угрожали этим духовным лицам, а вместо того чтобы направиться с ними к духовному суду, решили обоих обвинённых схватить.
Оба эти Миколая, пребывающие в монастыре св. Франциска, прослышав о том, сбежали. Начали их искать, выслеживать и 15 февраля, в понедельник, схватив в укрытии, публично привели в ратушу. Наглые судьи их, не обращая внимания на сан и одежду, отдали их на пытки, пока они не признались в присвоении денег и бархата.
Узнал капитул, учинили ужасное насилие, чтобы их найти. Короля в городе не было. Мещане не хотели слушать посланцев капитула. Отделались от них не тем, не этим.
Никто не думал, что они совершат акт правосудия. Тем временем, когда капитул кричит и протестует, советники на следующее утро приказали вывести обоих к Флорианским воротам, а палачу их обезглавить и там же на месте похоронить.
Никогда я не видел такого возмущённого города, как в тот день, когда это происходило. Дерзость мещан была беспримерной, поэтому думали, что король сам приказал обезглавить виновников, хотя он в это дело не вмешивался, а мещане так быстро собрались, что времени не было что-то предпринять.
Никто также не допускал, что они на это решатся.
Едва это случилось, под вечер уже все костёлы в городе епископ приказал закрыть, опечатать, колокола умолкли, богослужение прекратилось. На советников, магистрат и мещан наложили интердикт. Только тогда они сообразили, остыв, что совершили большое преступление и что духовенство следовало простить. Особенно набожные женщины, больные, к которым нельзя было пригласить исповедника, начали жаловаться; ни крестины совершить, ни свадьба, ни похоронить было невозможно.
Город принял труарный вид. Когда потом вернулся король и советники пошли к нему с просьбой, чтобы вступился за них, он сказал им коротко:
— Вы сами этого пива наварили, должны его выпить. Я как о том вовсе не ведал, так и ведать не хочу. Я знаю, что меня также обвиняют в вашем пособничестве, не хочу, чтобы эта клевета подтвердилась.
Итак, мещане должны были сами идти к епископу, но тот с ними говорить не хотел. Только спустя какое-то время, в пост, когда советники заручились поддержкой панов и короля, а духовных лиц уговорили и показали покаяние, интердикт сняли и костёлы открыли.
В тот день, несмотря на пост, радость была великая, и все святыни были наполнены людом.
Под конец года мы с королём и королевой ехали в Литву, уже после рождения первого сына Казимира, с приходом которого на свет была великая радость.
Более красивого ребёнка, как говорили все, людские глаза не видели, а предсказатели, которые сразу пророчили из того, в каком знаке и конъюктурах он родился, говорили, что должен был счастливо править многими краями, что отчасти подтвердилось. Дали ему имя Владислава, как по деду, так и по брату.
ebooksa