— Найдёшь себе другую, — прибавила мать, — рана заживёт.
— Я не думаю об этом, — сказал я, — это мой рок, сиротство, я должен смириться. Воля Божья. Я столько лет носил её в сердце, что и теперь она навсегда в нём останется. Найду такого сиротку, каким был сам, и как сына его приму. На другую семью мне уже нечего надеяться.
Так пошатнулись мои последние мечты на счастье, и это в то время, когда я мог предложить Лухне достаток и долю лучшую, чем та, через какую прошла.
Когда судьба так играет со мной, на нашем дворе всё шло той дорогой, какой однажды пошло. Каллимах уже сильно вырос, хотя и неприятелей у него с каждым днём становилось больше.
Я сам слышал, когда он с итальянцами доверчиво беседовал о том, что с хладнокровием приготовил и обдумал будущее.
— Спесь этого беспокойного и наглого рыцарства однажды во что бы то ни стало нужно сломить, — говорил он. — От старого короля этого не ожидайте. Он смотрит на Венгрию, на Пруссию, на татар, на Москву… у него много в голове, а тут нужна смелая и дельная рука. Для этого я воспитал и приготовил Ольбрахта, он в меня верит, он проникся тем, чему я его учил; если послушается потом, мы сделаем из этого королевства сильное государство. Где много хозяев, порядка нет… власть должна быть сосредоточена в одних руках. Возможно, немного наглых голов придётся срубить, но потом будут послушны.
Сам Ольбрахт, словно был уверен, что после отца его выберут королём, питал эти же надежды.
— Отругать, прижать, особенно самых влиятельных, тех, что стояли во главе, остальные сами упадут.
Ни для кого не было тайной, что Тенчинские и их приятели, и чуть ли не вся малопольская аристократия, хотя затихла, не изменила своей склонности к королю и династии.
Архиепископ Збигнев, недаром Олесницкий, верный традициям своего имени, хоть достаточно повлиял на старого короля, хоть с Каллимахом был в очень дружеских отношениях, в сердце носил Пястов, как и другие, и ждал только смерти короля. Эта сердечная дружба с Каллимахом была весьма своеобразной, потому что обоим, видимо, казалось, что взаимно обманывают друг друга, и оба хотели использовать друг друга. Итальянец внешне был расположен к учёному архиепископу, открыт с ним и искренен, всё-таки никогда до глубины души не выдал себя, а Сбигнев также поверенным его не считал.
То, что позже оказалось явным — что малополяне хотели посадить на трон Пяста, а сыновей Ягайллы отправить в Чехию, Венгрию и Силезию — мне кажется, уже хорошо готовили при жизни старого короля.
Но об этом позже.
Наш Ольбрахт, на которого Каллимах так много рассчитывал, тем временем вёл жизнь всё более и более беспорядочную. Правда, он не знал, что ему делать, потому что король его ни к чему не призывал, кроме больших праздников, чтобы стоял у его бока вместе с Александром, а иногда и младшими.
Поэтому у Лены проводили время всё шумнее, а иногда у богатых мещан, которые приглашали её к себе, чтобы привлечь королевича. А оттого что видели, как королевич делал долги, транжирил деньги, обсыпал любовницу подарками, некоторых городских легкомысленных девушек охватывала зависть. Они стремились к нему, навязывались, а он, хотя всегда любил Лену, потому что его нельзя было от неё оторвать, крутил романы и с другими.
Это доходило до короля, он долго молчал. Сын был уже взрослым, трудно было его бранить как ребёнка, когда ему нужно было заслужить уважение на родине. Каллимах постоянно повторял своё: что это перебродит; это бродило но не проходило.
В то время с Руси и Подола пришла весть о нашествии татар, о страшном разорении и ясыри. Нужно было во что бы то ни стало идти на это сброд, который осмелел от своей безнаказанности, и не с лишь бы каким отрядом, маленькой силой, а с такой оравой, чтобы эти грабители долго это чувствовали.
Можно сказать, все рыцарские люди просились в эту экспедицию, в добровольцах нехватки не было.
Король уже лежал в кровати, все вышли, а он пальцем молча позвал меня к себе. Я побежал, думая, что он, как иногда делал, захочет, чтобы я принёс ему капельку вина с водой, но он приказал мне наклониться к нему.
— Почему вы не шепнули Ольбрахту, чтобы просил меня пойти в этот поход? Приказом я не хочу его отправлять, но я с радостью разрешил бы. В поле ему здоровее будем, чем тут в Кракове, где учится разврату. Рыцарское дело любит, время бы его начать.
— Милостивый пане, — ответил я поспешно и не очень думая, что говорю, — королевич, наверное, хотел бы выступить и показать себя рыцарем, но Каллимах его больше придворной службой и латынью баламутит.