Как я люблю моих героев воспевать!
Не знаю, могут ли они меня прославить;
Но мне их тяжело оставить,
С животными я рад всечасно лепетать
И век мой коротать.
Люблю их общество! Согласен я, конечно,
Есть и у них свой плут, сутяга и пролаз,
И хуже этого; но я чистосердечно
Скажу вам между нас:
Опасней тварей всех словесную считаю,
И плут за плута... я Лису предпочитаю.
Таких же мыслей был покойник мой земляк,
Не автор, нижé чтец, однако, не дурак,
Честнейший человек, оракул всей округи.
Отец ли огорчен, размолвятся ль супруги,
Торгаш ли заведет с товарищем расчет,
Сиротка ль своего лишается наследства —
Всем нужда до его советов иль посредства.
Как важно иногда судил он у ворот
На лавке, окружен согласною семьею,
Детьми и внуками, друзьями и роднею!
«Ты прав! ты виноват!» — бывало, скажет он,
И этот приговор был силен, как закон,
И ни один не смел, ни впрямь, ни стороною,
Скрыть правды пред его почтенной сединою.
Однажды, помню я, имел с ним разговор
Проезжий моралист, натуры испытатель.
«Скажи мне,— он спросил,— какой тебя писатель
Наставил мудрости? Каких монархов двор
Открыл перед тобой все таинства правленья?
Зенона ль строгого держался ты ученья
Иль Пифагоровым последовал стопам?
У Эпикура ли быть счáстливым учился
Или божественным Платоном озарился?»
«А я их и не знал нижé по именам!—
Ответствует ему смиренно сельский житель.—
Природа мне букварь, а сердце мой учитель.
Вселенну населил животными творец;
В науке нравственной я их брал в образец;
У кротких голубков я перенял быть нежным;
У муравья — к труду прилежным
И на зиму запас копить;
Волом я научен терпенью;
Овечкою — смиренью;
Собакой — неусыпным быть;
А если б мы детей невольно не любили,
То куры бы меня любить их научили;
По мне же, так легко и всякого любить!
Я зависти не знаю;
Доволен тем, что есть,— богатый пусть богат,
А бедного всегда, как брата, обнимаю,
И с ним делиться рад.
Стараюсь, наконец, рассудка быть под властью,
И только — вот и вся моя наука счастью!»
ВОРОБЕЙ И ЗЯБЛИЦА
Умолк Соловушко! Конечно, бедный, болен
Или подружкой недоволен,
А может, и несчастлив в ней!
«Мне жалок он!»— сказал печально Воробей.
«Он жалок?— Зяблица к словам его пристала:—
Как мало в сердце ты читал!
Я лучше отгадала:
Любил он, так и пел; стал счастлив — замолчал».
ОСЕЛ, ОБЕЗЬЯНА И КРОТ
Не диво ли? Осел вдруг ипохондрик стал!
Зарюмил, зарычал:
Зачем неправосудны боги
Быкам крутые дали роги,
А он рожден без них, а он без них умрет.
Дурак дурацкое и врет!
Он, видно, думал, что в народе
Рога в великой моде.
Как Обезьяну нам унять,
Чтоб ей чего не перенять?
Ну и она богам пенять,
Зачем, к ее стыду, печали,
Они ей хвост короткий дали.
«А я и слеп! Зажмите ж рот!» —
Сказал им, высунясь из норки, бедный Крот.
ПРОХОЖИЙ
Прохожий, в монастырь зашедши на пути,
Просил у братий позволенья
На колокольню их взойти.
Взошел и стал хвалить различные явленья,
Которые ему открыла высота.
«Какие,— он вскричал,— волшебные места!
Вдруг вижу горы, лес, озера и долины!
Великолепные картины!
Не правда ли?»— вопрос он сделал одному
Из братий, с ним стоящих.
«Да!— труженик, вздохнув, ответствовал ему,—
Для проходящих».
ДРЯХЛАЯ СТАРОСТЬ
«Возможно ли, как в тридцать лет
Переменилось все!.. Ей-ей, другой стал свет! —
Подагрик размышлял, на креслах нянча ногу.—
Бывало, в наши дни и помолиться богу
И погулять — всему был час;
А ныне... что у нас?
Повсюду скука и заботы,
Не пляшут, не поют — нет ни к чему охоты!
Такая ль в старину бывала и весна?
Где ныне красны дни? где слышно птичек пенье?
Охти мне! знать, пришли последни времена;
Предвижу я твое, природа, разрушенье!»
При этом слове вдруг, с восторгом на лице,
Племянница к нему вбежала.
«Простите, дядюшка, нас матушка послала
С мадамой в Летний сад. Все, все уж на крыльце;
Какой же красный день!» И вмиг ее не стало.
«Какая ветреность! Вот модные умы! —
Мудрец наш заворчал.— Такими ли, бывало,
Воспитывали нас? Мой бог! все хуже стало».
Читатели! Подагрик — мы.
ДОН-КИШОТ
Надсевшись Дон-Кишот с баранами сражаться,
Решился лучше их пасти
И жизнь невинную в Аркадии вести.
Проворным долго ль снаряжаться?
Обломок дротика пошел за посошок,
Котомкой — с табаком мешок,
Фуфайка спальная — пастушечьим камзолом;
А шляпу, в знак его союза с нежным полом,
У клюшницы своей соломенную взял
И лентой розового цвета
Под бледны щеки подвязал
Узлами в образе букета.
Спустил на волю кобеля,
Который к хлебному прикован был анбару;
Послал в мясном ряду купить баранов пару,
И стадо он свое рассыпал на поля
По первому морозу;
И начал воспевать весенню розу.
Но в этом худа нет: веселому все в лад,
И пусть играет всяк любимою гремушкой;
А вот что невпопад:
Идет коровница,— почтя ее пастушкой,
Согнул наш пастушок колена перед ней
И, размахнув руками,
Отборными словами
Пустился петь эклогу ей.
«Аглая!— говорит,— прелестная Аглая!
Предмет и тайных мук, и радостей моих!
Всегда ли будешь ты, мой пламень презирая,
Лелеять и любить овечек лишь своих?
Послушай, милая! там, позади кусточков,
На дереве гнездо нашел я голубочков:
Прими в подарок их от сердца моего;
Я рад бы подарить любезную полсветом:
Увы! мне, кроме их, бог не дал ничего!
Они белы как снег, равны с тобою цветом,
Но сердце не твое у них!»
Меж тем как толстая коровница Аглая,
Кудрявых слов таких
Седого пастушка совсем не понимая,
Стоит разинув рот и выпуча глаза,
Ревнивый муж ее, подслушав Селадона,
Такого дал ему туза,
Что он невольно лбом отвесил три поклона;
Однако ж головы и тут не потерял.
«Пастух-невежда! — он вскричал.—
Не смей ты нарушать закона!
Начнем пастуший бой;
Пусть победителя Аглая увенчает:
Не бей меня, но пой!»
Муж грубый кулаком вторичным отвечает
И, к счастью, в глаз, а не в висок.
Тут нежный, верный пастушок,
Смекнув, что это въявь увечье, не проказа,
Чрез поле рысаком во весь пустился дух
И с этой стал поры не витязь, не пастух,
Но просто — дворянин без глаза.
Ах! часто и в себе я это замечал,
Что, глупости бежа, в другую попадал.
МУХА
Бык с плугом на покой тащился по трудах,
А Муха у него сидела на рогах,
И Муху же они дорогой повстречали.
«Откуда ты, сестра?» — от этой был вопрос.
А та, поднявши нос,
В ответ ей говорит: «Откуда? Мы пахали!»
От басни завсегда
Нечаянно дойдешь до были.
Случалось ли подчас вам слышать, господа:
«Мы сбили! мы решили!»?
КОКЕТКА И ПЧЕЛА
Прелестная Лизета
Лишь только что успела встать
С постели роскоши, дойти до туалета
И дружеский совет начать
С поверенным всех чувств, желаний,
Отрад, веселья и страданий,
С уборным зеркалом,— вдруг страшная Пчела
Вокруг Лизеты зажужжала.
Лизета обмерла,
Вскочила, закричала:
«Ах, ах! Мисс Женни, поскорей!
Параша! Дунюшка!» Весь дом сбежался к ней;
Но поздно! Ни любовь, ни дружество, ни злато —
Ничто не отвратит неумолимый рок!
Чудовище крылато
Успело уже сесть на розовый роток,
И Лиза в обморок упала.
«Не дам торжествовать тебе над госпожой!» —
Вскричала Дунюшка и смелою рукой
В минуту Пчелку поимала;
А пленница в слезах, в отчаянье жужжала:
«Клянуся Флорою! Хотела ли я зла?
Я аленький роток за розу приняла».
Столь жалостная речь Лизету воскресила!
«Дуняша!— говорит Лизета,— жаль Пчелы;
Пусти ее: она почти не уязвила».
Как сильно действует и крошечка хвалы!
ДВЕ ЛИСЫ
Вчера, подслушал я, две разных свойств Лисицы
Такой имели разговор:
«Ты ль это, кумушка! Давно ли из столицы?»
«Давно ль оставила я двор?
С неделю».— «Как же ты разъелась, подобрела!
Знать, при дворе у Льва привольное житье?»
«И очень! Досыта всего пила и ела».
«А в чем там ремесло главнейшее твое?»
«Безделица! С утра до вечера таскаться,
Где такнуть, где польстить, пред сильным унижаться,
И больше ничего».— «Какое ремесло!»
«Однако ж мне оно довольно принесло:
Чин, место».— «Горький плод! Чины не возвышают,
Когда их подлости ценою покупают».
ПУСТЫННИК И ФОРТУНА
Какой-то добрый человек,
Не чувствуя к чинам охоты,
Не зная страха, ни заботы,
Без скуки провождал свой век
С Плутархом, с лирой
И Пленирой,
Не знаю точно где, а только не у нас.
Однажды под вечер, как солнца луч погас
И мать качать дитя уже переставала,
Нечаянно к нему Фортуна в дом попала
И в двери ну стучать!
«Кто там?»— Пустынник окликает.
«Я! Я!»— «Да кто, могу ли знать?»
«Я та, которая тебе повелевает
Скорее отпереть».— «Пустое!»— он сказал
И замолчал.
«Отóпрешь ли?— еще Фортуна закричала.—
Я ввек ни от кого отказа не слыхала;
Пусти Фортуну ты со свитою к себе,
С Богатством, Знатью и Чинами...
Теперь известна я тебе?»
«По слуху... Но куда мне с вами?
Поди в другой ты дом,
А мне не поместить, ей-ей! такой содом».
«Невежа! да пусти меня хоть с половиной,
Хоть с третью, слышишь ли?.. Ах, сжалься над судьбиной
Великолепия... оно уж чуть дышит;
Над гордой Знатностью, которая дрожит
И, стоя у порога, мерзнет;
Тронись хоть Славою, мой миленький дружок!
Еще минута — все исчезнет!..
Упрямый! дай хотя Желанью уголок».
«Да отвяжися ты, лихая пустомеля! —
Пустынник ей сказал.— Ну, право, не могу.
Смотри, одна и есть постеля,
И ту я для себя с Пленирой берегу».
ПЧЕЛА И МУХА
«Здорово, душенька! — влетя в окно, Пчела
Так Мухе говорила.—
Сказать ли весточку? Какой я сот слепила!
Мой мед прозрачнее стекла;
И как душист! как сладок, вкусен!»
«Поверю,— Муха ей ответствует,— ваш род
Природно в том искусен;
А я хотела б знать, каков-то будет плод,
Продлятся ли жары?»— «Да! что-то будет с медом?»
«Ах! этот мед да мед, твоим всегдашним бредом!»
«Да для того, что мед...» — «Опять? Нет сил терпеть,
Какое малодушье!
Я, право, получу от слов твоих удушье».
«Удушье? Ничего! съесть меду да вспотеть,
И все пройдет; мой мед...» — «Чтоб быть тебе без жала! —
С досадой Муха ей сказала.—
Сокройся в улей свой, вралиха! иль молчи!»
О эгоисты-рифмачи!
РЫСЬ И КРОТ
Когда-то Рысь, найдя лежащего Крота,
Из жалости ему по-свойски говорила:
«Увы! мой бедный Крот, несчастье слепота!
И рощица, и луг с цветами — все места
Тебе как темная могила!
Какая жизнь твоя!
С утра до вечера ты спишь или зеваешь
И ни о чем не рассуждаешь.
А я
Теперь же, будто на ладони,
Все вижу на версту вокруг
И все пересказать готова. Слушай, друг:
Вот ястреб в облаках за коршуном в погоне;
Здесь ласточка своих птенцов
Питает мухами, добычей пауковой;
Там хитрая лиса цыпленку строит ков;
Там кролика постиг ружья удар громовый;
Здесь кошка давит мышь; а там
Змея впилась в корову;
А далее медведь, разинув пасть багрову,
Ревет и гонится за серной по скалам;
А вот и лютый волк ягненочка терзает...»
«Ах, полно, полно!— Крот болтунью прерывает.—
Утешно ль зрячим быть для ужасов таких?
Довольно и того, что слышал я об них».
ОСЕЛ И КАБАН
Не знаю отчего зазнавшийся Осел
Храбрился, что вражду с Кабаном он завел,
С которым и нельзя иметь ему приязни.
«Что мне Кабан!— Осел рычал,—
Сейчас готов с ним в бой без всякия боязни!»
«Мне в бой с тобой?— Кабан с презрением сказал,—
Несчастный! будь спокоен:
Ты славной смерти не достоин».
ЖАВОРОНОК С ДЕТЬМИ И ЗЕМЛЕДЕЛЕЦ
Пословица у нас: на ближних уповай,
А сам ты не плошай!
И правда; вот пример. В прекрасные дни года,
В которые цветет и нежится природа,
Когда все любится — медведь в лесу густом,
Киты на дне морском,
А жаворонки в поле,—
Не ведаю того, по воле иль неволе,
Но самочка одна,
Из племя жавронков, летала да гуляла
И о влиянии весны не помышляла.
А уж давно весна!
Сдалася наконец природе и она
И матерью еще назваться захотела.
У птичек много ли затей?
Свила во ржи гнездо, снесла яичек, села
И вывела детей.
Рожь выросла, созрела,
А птенчики еще не в силах ни порхать,
Ни корма доставать;
Все матушка ищи. «Ну, детушки, прощайте!
Я за припасом полечу,—
Сказала им она,— а вы здесь примечайте,
Не соберутся ль жать, и тотчас голос дайте;
Так я другое вам пристанище сыщу».
Она лишь из гнезда — пришел хозяин в поле
И сыну говорит: «Ведь рожь и жать пора:
Смотри, как матера!
Ступай же ты, не медля боле,
И попроси друзей на помощь к нам прийти».
«Ах, матушка, лети! Скорее к нам лети!» —
Малютки в страхе запищали.
«Что, что вам сделалось?» — «Ахти! мы все пропали:
Хозяин был, он хочет жать;
Уж сыну и друзей велел на помочь звать».
«А боле ничего?— ответствовала мать.—
Так не к чему спешить: день ночи мудренее.
Вот, детушки, вам корм: покушайте скорее,
Да ляжем с богом спать!» Они того, сего
Клевнули,
Прижались под крыло к родимой и уснули.
Уж день, а из друзей нет в поле никого.
Пичужечка опять пустилась за припасом,
А селянин на рожь;
И мыслит: «На родню сторонний не похож!
Поди-ка, сын мой, добрым часом
Ты к дяде своему да свату поклонись!»
Малютки пуще взволновались
И матери вослед все в голос раскричались:
«Ах! милая, скорей! родима, воротись!!
Уж за родней пошли!»— «Молчите, не пугайтесь!—
Ответствовала мать.— И с богом оставайтесь».
Еще проходит день; хозяин в третий раз
Приходит на поле. «Изрядно учат нас,—
Он сыну говорит,— и дельно! Впредь не станем
С надеждою зевать, а поскорей вспомянем,
Что всякий сам себе вернейший друг и брат;
Ступай же ты назад
И матери скажи с сестрами,
Чтоб на поле пришли с серпами».
А птичка, слыша то, сказала детям так:
«Ну, детки! вот теперь к походу верный знак».
И дети в тот же миг скорей-скорей сбираться;
Расправя крылья, в первый раз
За маткой кое-как вверх, вверх приподниматься
И скрылися из глаз.
ИСТУКАН И ЛИСА
Осел, как скот простой,
Глядит на Истукан пустой
И лижет позолоту;
А хитрая Лиса, взглянувши на работу
Прилежно раза два,
Пошла и говорит: «Прекрасна голова!
Да жаль, что мозгу нет!» Безмозглые вельможи!
Не правда ли, что вы с сим Истуканом схожи?
СВЕРЧКИ
Два обывателя столицы безымянной,
Между собою земляки,
А нацией Сверчки,
Избрали для себя квартирой постоянной
Судейский дом;
Один в передней жил, другой же в кабинете,
И каждый день они видалися тайком.
«Нет лучше нашего хозяина на свете!—
Сказал товарищу Сверчок.—
Как гнется, даром что высок!
Какая кротость в нем! какая добродетель!
И как трудолюбив! Я сам тому свидетель,
Какую кучу он записок отберет,
И что же? Ни одной из них не издерет,
А все за ним тащат!» — «На произвол судьбины!—
Товарищ подхватил.—
Дружок! ты, видно, век в прихожих только жил
И вместо лиц привык рассматривать личины;
Не то бы ты сказал, узнавши кабинет!
В передней барин то, чем хочет он казаться;
А здесь — каким родился в свет:
Богатому служить, пред сильным пресмыкаться;
А до других и дела нет;
Вот нашего ханжи и все тут уложенье!
Оставь же лишнее к нему ты уваженье.
И в обществе людском,
Где многое тебе покажется превратным,
Умей ты различать двух человек в одном:
Парадного с приватным».
ЛЕВ И КОМАР
«Прочь ты, подлейший гад, навоза порожденье!»—
Лев гордый Комару сказал.
«Потише!— отвечал Комар ему,— я мал,
Но сам не меньше горд и не снесу презренье!
Ты царь зверей,
Согласен;
Но мне нимало не ужасен:
Я и Быком верчу, а он тебя сильней».
Сказал и, став трубач, жужжит повестку к бою;
Потом с размашкою, приличною герою,
Встряхнулся, полетел и в шею Льву впился:
У Льва глаз кровью налился;
Из пасти пена бьет, зубами он скрежещет,
Ревет, и все вокруг уходит и трепещет!
От Комара всеобщий страх!
Он в тысячи местах,
И в шею, и в бока, и в брюхо Льва кусает,
И даже в глубь ноздри влетает!
Тогда несчастный Лев, в страданьи выше сил,
Как бешеный вкруг чресл хвостом своим забил
И начал грызть себя; потом... лишившись мочи.
Упал и грозные навек смыкает очи.
Крылатый богатырь тут пуще зажужжал
И всюду разглашать о подвигах помчался;
Но скоро сам попал
В засаду к Пауку и с жизнию расстался.
Увы! в юдоли слез неверен каждый шаг;
От злобы, от беды, когда и где в покое?
Опасен крупный враг,
А мелкий часто вдвое.
ИСКАТЕЛИ ФОРТУНЫ
Кто на своем веку Фортуны не искал?
Что, если б силою волшебною какою
Всевидящим я стал
И вдруг открылись предо мною
Все те, которые и едут, и ползут,
И скачут, и плывут,
Из царства в царство рыщут
И дочери Судьбы отменной красоты
Иль убегающей мечты
Без отдыха столь жадно ищут?
Бедняжки! Жаль мне их: уж, кажется, в руках...
Уж сердце в восхищеньи бьется...
Вот только что схватить... хоть как, так увернется
И в тысяче уже верстах!
«Возможно ль,— многие, я слышу, рассуждают,—
Давно ль такой-то в нас искал?
А ныне как он пышен стал!
Он в счастии растет, а нас за грязь кидают!
Чем хуже мы его?» Пусть лучше во сто раз,
Но что ваш ум и всё? Фортуна ведь без глаз;
А к этому прибавим:
Чин стоит ли того, что для него оставим
Покой, покой души, дар, лучший всех даров,
Который в древности уделом был богов?
Фортуна — женщина! Умерьте вашу ласку,
Не бегайте за ней, сама смягчится к вам.
Так милый Лафонтен давал советы нам
И сказывал в пример почти такую сказку.
В деревне ль, в городке,
Один с другим невдалеке,
Два друга жили;
Ни скудны, ни богаты были.
Один всё счастье ставил в том,
Чтобы нажить огромный дом,
Деревни, знатный чин,— то и во сне лишь видел;
Другой богатств не ненавидел,
Однако ж их и не искал,
А кажду ночь покойно спал.
«Послушай,— друг ему однажды предлагает,—
На родине никто пророком не бывает;
Чего ж и нам здесь ждать? Со временем сумы.
Поедем лучше мы
Искать себе добра; войти, сказать умеем;
Авось и мы найдем, авось разбогатеем».
«Ступай,— сказал другой,—
А я остануся: мне дорог мой покой,
И буду спать, пока мой друг не возвратится».
Тщеславный этому дивится
И едет. На пути встречает цепи гор,
Встречает много рек, и напоследок встретил
Ту самую страну, куда издавна метил:
Любимый уголок Фортуны, то есть двор:
Не дожидаяся ни зову, ни наряду,
Пристал к нему и по обряду
Всех жителей его он начал посещать:
Там стрелкою стоит, не смея и дышать,
Здесь такает из всей он мочи,
Тут шепчет на ушко; короче: дни и ночи
Наш витязь сам не свой;
Но всё то было втуне!
«Что за диковинка!— он думает.— Стой, стой
Да слушай об одной Фортуне,
А сам всё ничего!
Нет, нет! такая жизнь несноснее всего.
Слуга покорный вам, господчики, прощайте
И впредь меня не ожидайте;
В Сурат, в Сурат лечу! Я слышал в сказках, там
Фортуне с давних лет курится фимиам...»
Сказал, прыгнул в корабль, и волны забелели.
Но что же? Не прошло недели,
Как странствователь наш отправился в Сурат,
А часто, часто он поглядывал назад,
На родину свою: корабль то загорался,
То на мель попадал, то в хляби погружался;
Всечасно в трепете, от смерти на вершок,
Бедняк бесился, клял — известно, лютый рок,
Себя,— и всем, и всем изрядна песня пета!
«Безумцы!— он судил.— На край приходим света
Мы смерть ловить, а к ней и дома три шага!»
Синеют между тем Индийски берега,
Попутный дунул ветр,— по крайней мере кстате
Пришло мне так сказать,— и он уже в Сурате!
«Фортуна здесь?» — его был первый всем вопрос.
«В Японии»,— сказали.
«В Японии?— вскричал герой, повеся нос.—
Быть так! Плыву туда». И поплыл; но, к печали,
Разъехался и там с Фортуною слепой!
«Нет! полно,— говорит,— гоняться за мечтой».
И с первым кораблем в отчизну возвратился.
Завидя издали отеческих богов,
Родимый ручеек, домашний милый кров,
Наш мореходец прослезился
И, от души вздохнув, сказал:
«Ах! счастлив, счастлив тот, кто лишь по слуху знал
И двор, и океан, и о слепой богине!
Умеренность! с тобой раздолье и в пустыне».
Итак, с восторгом он и в сердце и в глазах
В отчизну наконец вступает.
Летит ко другу,— что ж? как друга обретает?
Он спит, а у него Фортуна в головах!
СТАРИК И ТРОЕ МОЛОДЫХ
Старик, лет в семьдесят, рыл яму и кряхтел.
Добро бы строить — нет! садить еще хотел!
А трое молодцов, зевая на работу,
Смеялися над ним. «Какую же охоту
На старости бог дал!»—
Один из них сказал.
Другой прибавил: «Что ж? еще не опоздал!
Ковчег и большего терпенья стоил Ною».
«Смешон ты, дедушка, с надеждою пустою!—
Примолвил третий Старику.—
Довольно, кажется, ты пожил на веку;
Когда ж тебе дождаться
Под тению твоей рябинки прохлаждаться?
Ровесникам твоим и настоящий час
Неверен;
А завтрем льстить себя оставь уже ты нас».
Совет довольно здрав, довольно и умерен
Для мудреца в шестнадцать лет!
«Поверьте мне, друзья,— Старик сказал в ответ,—
Что завтре ни мое, ни ваше,
Что Парка бледная равно
Взирает на теченье наше.
От Провидения нам ведать не дано,
Кому из нас оно судило
Последнему взглянуть на ясное светило!
Не можете и вы надежны быть, как я,
Ниже на миг один... Работа же моя
Не мне, так детям пригодится;
Чувствительна душа и вчуже веселится.
Итак, вы видите, что мной уж собран плод,
Которым я могу теперь же наслаждаться
И завтре может статься,
И далее... как знать — быть может, что и год.
Ах! может быть и то, что ваш безумец хилый
Застанет месяца восход
Над вашей розами усыпанной... могилой!»
Старик предчувствовал: один, прельстясь песком —
Конечно, золотым,— уснул на дне морском;
Другой под миртами исчез в цветущи лета;
А третий — дворянин, за честь к отмщенью скор,—
Войдя с приятелем в театре в легкий спор,
За креслы, помнится... убит из пистолета.
ЦАРЬ И ДВА ПАСТУХА
Какой-то государь, прогуливаясь в поле,
Раздумался о царской доле.
«Нет хуже нашего,— он мыслил,— ремесла!
Желал бы делать то, а делаешь другое!
Я всей душой хочу, чтоб у меня цвела
Торговля, чтоб народ мой ликовал в покое;
А принужден вести войну,
Чтоб защищать мою страну.
Я подданных люблю, свидетели в том боги,
А должен прибавлять еще на них налоги;
Хочу знать правду — все мне лгут.
Бояра лишь чины берут,
Народ мой стонет, я страдаю,
Советуюсь, тружусь, никак не успеваю;
Полсвета властелин — не веселюсь ничем!»
Чувствительный монарх подходит между тем
К пасущейся скотине;
И что же видит он? Рассыпанных в долине
Баранов, тощих до костей,
Овечек без ягнят, ягнят без матерей!
Все в страхе бегают, кружатся,
А псам и нужды нет: они под тень ложатся;
Лишь бедный мечется Пастух:
То за бараном в лес во весь он мчится дух,
То бросится к овце, которая отстала,
То за любимым он ягненком побежит,
А между тем уж волк барана в лес тащит;
Он к ним, а здесь овца волчихи жертвой стала.
Отчаянный Пастух рвет волосы, ревет,
Бьет в грудь себя и смерть зовет.
«Вот точный образ мой,— сказал самовластитель.—
Итак, и смирненьких животных охранитель
Такими ж, как и мы, напастьми окружен,
И он, как царь, порабощен!
Я чувствую теперь какую-то отраду».
Так думая, вперед он путь свой продолжал,
Куда? и сам не знал;
И наконец пришел к прекраснейшему стаду.
Какую разницу монарх увидел тут!
Баранам счету нет, от жира чуть идут;
Шерсть на овцах как шелк и тяжестью их клонит;
Ягнятки, кто кого скорее перегонит,
Толпятся к маткиным питательным сосцам;
А Пастушок в свирель под липою играет
И милую свою пастушку воспевает.
«Несдобровать, овечки, вам!—
Царь мыслит.— Волк любви не чувствует закона,
И Пастуху свирель худая оборона».
А волк и подлинно, откуда ни возьмись,
Во всю несется рысь;
Но псы, которые то стадо сторожили,
Вскочили, бросились и волка задавили;
Потом один из них ягненочка догнал,
Который далеко от страха забежал,
И тотчас в кучку всех по-прежнему собрал;
Пастух же всё поет, не шевелясь нимало.
Тогда уже в Царе терпения не стало.
«Возможно ль? —он вскричал.— Здесь множество волков,
А ты один... умел сберечь большое стадо!»
— Царь!— отвечал Пастух.— Тут хитрости не надо:
Я выбрал добрых псов».
БАШМАК, МЕРКА РАВЕНСТВА