Неуклонно, хотя и достаточно медленно, росла численность православных клириков: в 1825 г. в составе русского духовенства значилось 32.672 иерея, 14.047 диаконов и 54.321 причётник, а в 1850 г. – уже 36.243 иерея, 14.302 диакона и 63.416 причётников. Существенно улучшался и их образовательный ценз: в 1825 г. обучение в церковных учебных заведениях закончили 12.756 человек, а в 1850 г. – 29.405. Неудивительно, что за четверть века увеличилось (хотя и не кардинально) число духовно-учебных заведений: в 1825 г. было 3 духовные академии, 39 духовных семинарий, 128 уездных и 170 приходских училищ, в которых постигали богословские премудрости 45.551 человек (из них 12.249 – на «казённом коште» или получая пособие от казны). В 1850 г. было 4 духовных академии, 47 духовных училищ, 182 уездных и 188 приходских, в которых обучились 61.355 человек (из них 19210 – на «казённом коште» или получая пособие от казны). Так, к 1850 г. появились: Казанская духовная академия, 8 духовных семинарий (Олонецкая, Новочеркасская, Херсонская, Симбирская, Кавказская, Новоархангельская и (из бывших униатских) Литовская и Полоцкая), 54 уездных и 18 приходских училищ. Если в 1825 г. в Православной Российской Церкви функционировало 340 духовно-учебных заведений, то к 1850 г. их было уже 421.
Существенно возросли и капиталы, обращённые на учебные цели: в 1824 г. они составляли 10.462.947 рублей 81 ¼ копейки серебром, а в 1849 г. – 15.789.264 рубля 1 копейка серебром (приращение капиталов составило 5.326.316 рублей 19 ¾ копейки серебром). Разумеется, возрос и общий расход из духовно-учебных сумм: с 870.951 рубля 92 ¼ копейки серебром в 1824 г. до 1.655.983 рублей 82 ¾ копейки серебром в 1849 г.[684]
Свечной сбор за четверть века почти удвоился, составив в 1849 г. 826.044 рубля 99 копеек (в 1824 г. он составлял 431.361 рубль 33 копейки серебром). Реально выросли суммы попечительств о бедных духовного звания, что свидетельствовало о понимании ведомством православного исповедания нужд рядового, прежде всего сельского, духовенства. Так, в 1825 г. сумма попечительств составляла 169.255 рублей 20 ½ копеек серебром, а в 1850 г. – 968.303 рублей 93 ¼ копейки серебром (приращение составило 799.048 рублей 72 ¾ копейки). Государство, не забывавшее о своей конфессиональной пристрастности, год от года увеличивало общие ассигнования на нужды духовного ведомства: если по росписи 1826 г. было выделено 671.237 рублей 29 копеек серебром (включая 97.108 рублей 45 ¾ копейки на строительные нужды и 85.357 рубля 60 копеек на содержание городского и сельского духовенства), то на 1850 г. – уже 3.804.299 рублей 64 ¼ копейки серебром (включая 161.788 рублей 81 копейку на строительные нужды и 2.647.332 рубля 65 копеек на содержание городского и сельского духовенства). Разница составила 133.062 рубля 35 ¼ копейки серебром[685]. Исключительно выросшие расходы на содержание духовенства говорили сами за себя и не нуждались в дополнительных объяснениях, свидетельствуя, что власть полностью осознала насущность вопроса об улучшении материального положения рядовых православных клириков.
К сожалению, имеющиеся в нашем распоряжении отчёты обер-прокуроров за 1828 и 1829 гг. не дают возможности также подробно проследить рост числа церквей и монастырей Православной Российской Церкви, изменения в положении её духовенства, в полной мере оценить мероприятия, связанные с улучшением положения духовных школ. Однако эти отчёты пусть кратко, но позволяют всё-таки отметить наиболее важные события в жизни духовного ведомства. Так, из отчёта за 1828 г. мы узнаём не только об образовании двух новых епархий (Олонецкой и Саратовской), но и о том, что главным поводом к их учреждению послужило «усиление раскола и необходимость принять меры к его ограничению». Мы узнаём и то, что «неудовлетворительное состояние епархий Пермской и Казанской потребовало не только назначения в них преосвященных “с большею твёрдостию”, но и введения в действие в виде опыта мер с одной стороны обращения пермских раскольников в недра православной церкви, а с другой для возвращения отпавших от православия в магометантство татар»[686].
Интерес представляет и указание на императорское повеление о предоставлении ему списков всех состоявших на службе священников, находившихся под судом или следствием[687]. То, что Николай I решил лично ознакомиться с делами клириков, обвинявшихся в совершении преступлений, думается, свидетельствовало не только и не столько об увеличении совершаемых пастырями правонарушений, сколько о стремлении императора разобраться в причинах, вызвавших их отдачу под суд и/или под следствие.
Содействуя укреплению морально-нравственного состояния духовенства, самодержец не забывал и о необходимости развития миссионерского делания среди инородцев и иноверцев, некогда перешедших в православие, но затем вновь вернувшихся в прежнюю веру. Поэтому в 1828 г., по докладу Св. Синода, он «изъявил согласие на учреждение миссионеров в тех епархиях, в которых находятся в довольно большом числе жители, частию в православие из других религий, но колеблемые лжеучителями, частию ещё остающиеся в неверии, и на образование, для прочного развития этого дела, особого учреждения при семинариях Казанской и Тобольской»[688].
Собственно, в этого времени и началась регулярная работа по подготовке церковных кадров для служения делу «внешней» миссии. С тех пор дело миссии было поставлено на прочную основу: миссионер должен был получить соответствующую профессиональную подготовку в стенах духовно-учебного заведения, стать дипломированным специалистом.
В 1828 г., в связи с началом очередной русско-турецкой войны, серьёзное значение придавалось обеспечению религиозно-нравственного окормления православных воинов. Этот вопрос обсуждался в докладах обер-прокурора и предложениях митрополита Серафима (Глаголевского), о чём также сообщалось в отчёте 1828 г.[689]
Сообщалось в отчёте и об окончательном решении вопроса о правилах, касавшихся построения, перестройки и починки храмов (за счёт казны и за счёт самих прихожан). Правила были утверждены императором ещё 9 марта 1826 г. и вызвали определённую критику со стороны епархиальных архиереев. Дело в том, что согласно правилам, даже самая незначительная починка храма требовала получения разрешения от Строительного комитета МВД. Понятно, что при подобном ведении дел невозможно было надеяться на быстрое проведение строительных и реставрационных работ. Исходя из этого, Св. Синод ввёл в правила некоторые «облегчительные меры», и император утвердил почти все предложенные «облегчения», в 1828 г. повелев только «проекты на сооружение новых церквей в губернских и уездных городах представлять в Министерство Внутренних Дел»[690].
Тогда же Николай I получил от митрополита Филарета (Дроздова) экземпляры пространного и краткого катехизиса, а также краткой священной истории и кратких наставлений для воинов, выразив святителю благодарность и предписав разослать их по всем военным заведениям[691].
В 1828 г., вспомнив, очевидно, об осуждённых декабристах, император повелел «назначить достойного священника для исправления духовных треб государственным преступникам, находящимся на работах в Нерчинских рудниках»[692].
В отчёте за 1828 г. содержались и примеры частных решений – о назначении клириков, о возможности расторжения брака тех или иных лиц и т. п. Говорилось также о приёме Св. Синодом имущества Русского Библейского общества, состоявшего из билетов, ассигнаций, звонкой монеты, печатных книг, стереотипных досок, бумаги и двух каменных домов в столице, – всего на сумму 1.598.544 рубля 85 ½ копейки[693]. По тому времени это была весьма значительная сумма. Св. Синод, получив её, становился наследником и распорядителем всего достояния РБО, к деятельности которого большинство православных архипастырей относилось не только с подозрением, но и враждебно: показательно, что назначенный в мае 1824 г. председателем РБО митрополит Серафим (Глаголевский) уже в декабре 1824 г. представил Александру I доклад о связи общества с «мистическими лжеучениями» и заявил о необходимости его закрытия.
Отчёт обер-прокурора за 1829 г., по объёму превышавший составленный для Александра II отчёт за предыдущий год, включал в себя информацию о двух важнейших законоположениях, касавшихся духовенства и утверждённых Николаем I. Согласно первому, воспитанников духовных училищ, переводимых в семинарии, повелевалось содержать за счёт казны. Заявлялось и о том, чтобы духовное начальство строго наблюдало за наделением церковных причтов землёй «и чтобы постепенно были устраиваемы для их жительства дома». Император требовал увеличения в казённых имениях участков земли, принадлежавших приходам, присоединения малолюдных и бедных приходов к другим (ближайшим), «а тем из них, которые по каким-либо причинам нельзя будет соединить, назначить в пособие постоянные оклады, и для этого отпускать из Государственного Казначейства ежегодно в распоряжение Св. Синода по 500000 рублей»[694].
Одновременно тогда же увеличили оклады жалования военным священникам, причём Николай I выразил надежду на то, что «за сею Монаршею милостию будут избираемы в военное духовенство священники, во всех отношениях достойные важного своего назначения»[695].
Из отчёта следовало, что государство всерьёз решило заняться улучшением материального обеспечения православных клириков, разрешив внести в Государственный Совет штаты, составленные для духовного ведомства и вновь назначив жалованье причтам некоторых церквей или увеличив ранее ими получавшееся. Было составлено и обнародовано на русском и польском языках положение о ведомстве духовных дел и о порядке сношений по этим делам в Царстве Польском[696].
Обер-прокурор Св. Синода сообщал в отчёте и о том, что именно в 1829 г. Николай I повелел праздновать день рождения цесаревича не 21 апреля, как было ранее, а 17-го – в день его рождения[697]. Почему день рождения наследника престола до 1829 г. отмечалось 21 апреля, точно сказать нельзя. Он был назван в честь св. Александра Невского, дни празднования памяти которого приходились на 23 и 30 мая, 30 августа, 14 и 23 ноября (по юлианскому календарю). Никак не совпадал день 21 апреля и с Пасхой, которая в 1818 г. (когда будущий Александр II появился на свет) отмечалась 26 апреля. К сожалению, никаких объяснений в отчёте 1829 г. по данному поводу не приводилось.
Зато подробно рассказывалось об учреждении новой епархии в Новочеркасске, в состав которой по высочайшему повелению отошли войско Черноморское и Кавказская область. Император предложил избрать епископом новой кафедры опытного и надёжного человека и наименовать его епископом Донским и Кавказским. Члены Св. Синода указали императору, что титуловать епископа следует по городу, в который он назначается, попросив заменить наименование на «Новочеркасский и Кавказский». Николай I согласился на изменения, но внёс собственные коррективы: епископа с тех пор титуловали «Новочеркасским и Георгиевским»[698].
В отчёте сообщалось также об основании духовной семинарии в Олонецкой епархии; о разрешении построить несколько церквей в Архангельской губернии («для новокрещаемых самоедов»), учредив для них причты; об отправке в Вятскую губернию для проповеди черемисам православного миссионера; о постоянной Осетинской комиссии, организованной ещё при Александре I для распространения веры на Кавказе; и т. п.[699]
Упоминалось и о том, что на основании высочайшего повеления, данного в 1828 г., была составлена перечневая ведомость (по каждой епархии) о числе священников, находившихся под судом или следствием. Данные поражали воображение, представляя собой неутешительную картину нравственного состояния православного духовенства. Учитывая, что в 1829 г. в империи насчитывалось 33.937 причтов, число служивших клириков, одновременно с этим состоявших под судом или следствием, составило 10.259. «Правда из этого огромного числа штрафованных священников, – указывалось в отчёте, – следует исключить тех, которые попали под суд за маловажные упущения по должности и по неважным проступкам, но и за тем число находившихся под судом за поведение или за деяния, несвойственные духовному сану было довольно значительно»[700]. С чем это было связано в отчёте не говорилось, но то, что фактически треть священников обвинялась в разного рода правонарушениях, свидетельствовало о нездоровой ситуации, сложившейся в среде пастырей, призванных своим поведением демонстрировать нормы «веры и благочестия» в «простом народе».
Впрочем, отмечались и ещё более поразительные факты. В Могилёвской и Витебской епархиях в 1829 г. оставалось 45 служивших священников, бывших под судом за принесение присяги Наполеону I! А в Минской епархии многие штрафованные священники оставались на своих местах только потому, что приходы были слишком бедными и удаление «штрафованных» привело бы к временному лишению прихожан священнослужителя, способного исполнять христианские требы (найти благонадёжных преемников наказанным клирикам в тех областях было трудно)[701].
ebooksa