Иди со мной

- Да она же дура, хотя и красивая, - блестяще ответил отец. – Ты сам своих блядушек к серьезным вещам допускаешь? Так вот, я так не поступаю.

Мама повторяет эти слова с восхищением.

На эти слова Едунов дал понять отцу, что с неба никто не сваливался, не было никакого американца, госпиталя, вообще ничего. Так они замазывали дело. Старик охотно на это согласился.

Когда он уже собирался уходить, Едунов сообщил, что если отец хоть когда-нибудь передумает, мир узнает про панну Крефт, и первым станет тесть, крупный адмирал. Еще он прибавил, что теперь старик ходит у него на поводке и обязан ждать приказа. Довольный собой, он протянул руку.

- Твой папа помялся, но в конце концов пожал его руку. Он и вправду мог не думать обо всем.

В это рукопожатие он вложил всю свою силу офицера, прошедшего войну и штрафную роту, он, который, как утверждала мать, во время пьяных состязаний в пивной побеждал в поединка на руках последовательно всех людей из своего экипажа. Едунов дергался, вырывался, а папа стоял, слушая его писки и замечательное грохотание костей. Гав-гав, сукин сын.

Отпустил. Едунов упал за свой письменный стол, а старик трахнул дверью и ушел.

- Такой вот сильный и такой глупый!

Он раздавил мужику ту его единственную действующую руку, что сохранилась после поединка на гарпунах.

О том, что наверняка

Уже светло. Я печатал всю ночь. Сейчас закончу.

Поскольку Клара вставала ко мне, я сам разбужу Олафа. Все будет так, как обычно, и как должно быть.

А с малого нужно срывать одеяло, что я и делаю, ему, впрочем, даже трубы над ухом могли бы трубить, он же всего лишь наморщит нос и продолжит храпеть. В конце концов сползает с кровати, которую и не думает застелить, и пилит на кухню в одних трусах, словно военачальник, опоздавший на поле боя.

Я ему постоянно о чем-нибудь напоминаю: чтобы он закрыл ящики в комоде, чтобы надел новые носки, но вот новые брюки – уже нет, потому что те, что у него имеются, он носил всего лишь дважды, так что, можно считать, они чистые.

На завтрак я готовлю яичницу или сосиски, дети, в основном, едят именно такие вещи, а мы с этим уже не можем сражаться. По субботам я еще соглашаюсь на булку с "нутеллой", но сегодня еще не суббота.

Ко всему этому мы пьем чай, который я завариваю в том же самом ковшике, в котором его готовит и Клара. Олаф выпивает его одним махом, когда тот остынет, хотя, наверняка, предпочел бы колу, и вечно ставит чашку на блюдце криво. Я тогда изображаю злость и бурчу:

- Как ты ставишь эту чашку?!

Мы смеемся над этим, сколько себя помню, и точно так же каждый день сражаемся по поводу чистки зубов. Олаф вечно твердит, что зубы ведь не грязнятся так же, как руки или обувь, опять же, их чистка – самая скучная вещь на свете, пускай даже электрической щеткой.

С этого года Олаф ходит сам в школу на улице Ученической, это где-то семьсот метров, достаточно безопасно пересечь перекресток улиц Малокацкой и Рольничей, и вот, он на месте, а я слежу, как он марширует в своей светло-зеленой куртке, важный, со свисающим с плеча рюкзаком.