Когда я был маленький, и мама брала меня на море, нас иногда заносило и сюда. Мать глядела на дом, кущари и на ржавеющего "малыша" возле сетки. Я спрашивал, зачем мы тут остановились. Мать отвечала, что это красивая вилла, и все.
Во второй половине девяностых годов, когда мать распрощалась с кабинетом, она решила виллу купить. Закавыка заключалась в том, что владелец о продаже не желал и слушать.
Она названивала ему каждый месяц, спрашивала, не решился ли он. И всякий раз поднимала ставку. Я пытался врубиться, на кой ляд ей эта халупа, раз она одна-одинешенька на свете и имеет рост метр пятьдесят шесть в кедах и в берете.
В конце концов мужик сдался; мне он сказал, что продает только лишь для того, чтобы избавиться от моей матери.
Я сопровождал ее при написании нотариального договора. На мероприятие она пришла в белом костюмчике, с чемоданчиком и в бандане на голове. Из чемоданчика она вынула бабло, сотни тысяч злотых в пачках, каждая из которых была скреплена аптечной резинкой. Мать выложила эти кирпичики на стол, один рядом с другим. Можно было подумать, будто она покупает фургон кокаина.
Она приказала мужику пересчитать эти деньги, каждую чертову сотню. Именно так и сказала: проверь, пан, все ли соответствует. Короче, тип елозил банкноты мокрыми пальцами, потея при этом и вертясь, словно пацан, а мать сидела, вся такая довольная, закинув ногу на ногу и уставившись на государственный герб в кабинете.
Вилла находилось в ужасном состоянии. Мать не желала слышать ни о каких рабочих, так что мы вдвоем как-то справились с тем, что стены стали вертикальными, а полы – горизонтальными. В стенах заложена медь, так что мать, скорее всего, не сгорит от лажовой проводки; сквозь старые, помутневшие стекла мир выглядит даже красивее, а кран кашляет ржавчиной, самое большее, раз в неделю.
Тогда я пахал у Бульдога в сквере Костюшки по двенадцать часов в сутки, так что помогал, как мог, в основном – наскоками.
Мама сама выкрасила жилище и заменила замки. Еще повесила лампы, притащенные из "Комнаты Сокровищ" в Хилони. Жители Каменной Горы могли видеть мелкую, хрупкую даму, как она свисает с балкона в кедах, а кашемировый свитер лопочет на ветру.
Так мать монтировала спутниковую тарелку.
Таким вот образом она нашла себе пристань на осень жизни, а мы с Кларой переняли квартиру на улице Польского Красного Креста. Вообще-то вилла даже красивая, вот только надпись ее уродует.
И я постоянно повторяю: стыдно жить под такой.
А мать все время повторяет, что знает лучше, и что тут поделаешь.
Сегодня прихожу с самого утра, она стоит у окна, приоткрывает занавеску и пялится вдаль настолько изумленным взглядом, как будто бы соседские крыши, пляж и море видит впервые в жизни.
- Я жила здесь с твоим отцом, - говорит мать. – Мы были счастливы, но очень недолго.
Старик зализывал раны, а бабуля начала исчезать.
Она работала на три смены в рабочем общежитии на улице Парусных моряков, неподалеку от верфи. То был длинный дом с мрачными окнами. В средине имелись десятки помещений, стены облицованы панелями, и конторка – царство бабушки.
- Там она давилась среди стопок простыней, подушек, свитеров и халатов, за столиком, заставленным банками с чаем и пепельницами, - рассказывает мама.
ebooksa