Тайна Богоматери. Истоки и история почитания Приснодевы Марии в первом тысячелетии

Важнейшей темой мариологии Августина является приснодевство Матери Божией. Формула, впервые прозвучавшая у Зинона Веронского, возникает у Августина многократно и в разных модификациях:

Насколько меньше должны хвалиться прочие женщины? Ибо и о Самой Марии говорится, что Она женщина — не по причине нарушенного девства, но по именованию, присущему Ее роду. Ибо и апостол сказал о Господе Иисусе Христе: «Родился от жены» (Гал. 4:4), — однако не нарушил чина и устроения нашей веры, в соответствии с которой мы исповедуем Рожденного от Духа Святого и Девы Марии. Итак, Она зачала, [будучи] Девой, родила, [будучи] Девой, и осталась Девой[594].

Ибо привела доказательство (dedit indicium) величия Своего Дева Матерь, как до зачатия Дева, так и после рождения Дева[595].

Возрадуемся, братья; да веселятся и ликуют народы. Не это видимое солнце отделило для нас сей день, но его невидимый Творец, когда Его произвела на свет (effudit) плодоносной утробой и невредимыми ложеснами Дева Матерь, — Его, ставшего видимым ради нас, [Его], Которым сотворены и невидимые [силы], и Она Сама. В зачатии — Дева; при рождении — Дева; в беременности — Дева; разрешившись от бремени — Дева; Приснодева[596].

Итак, будем праздновать с радостью этот день, в который Мария родила Спасителя: сочетавшаяся [браком] — Создателя брака, Дева — Перводевственника; и выданная замуж, и Матерь не от мужа; Дева до брака, Дева в браке, Дева рождающая, Дева, кормящая грудью[597].

Мария — Дева до зачатия, Дева после рождения[598].

Итак, Сия, вслед за Кем вы идете, и в зачатии не пребывала[599] с мужем, и, родив, осталась Девой[600].

Дева зачала — вы дивитесь; Дева родила — вы дивитесь еще больше; после рождения Она осталась девой — итак, «род Его кто изъяснит?» (Ис. 53:8)[601]

Дева зачала, Дева родила и после рождения осталась Девой[602].

Рожденный от Матери, Которая зачала, не зная мужа и никогда его не знала, — Девой зачала, Девой родила, Девой скончалась, — но все-таки была обручена плотнику, Он угасил всякое превозношение земной знатностью[603].

В этих настойчивых утверждениях Августин следует общецерковной доктрине, выразителями которой, как мы видели выше, на Западе были Зинон Веронский, Амвросий Медиоланский и Иероним Стридонский, а на Востоке Ориген, Ефрем Сирин, Василий Великий, Амфилохий Иконийский, Иоанн Златоуст и Епифаний Кипрский. Мы можем констатировать полный консенсус относительно приснодевства Марии между западными и восточными отцами этого периода.

Еще одной ключевой темой мариологии Августина является утверждение об абсолютной непричастности Девы Марии какому-либо греху. В трактате «О природе и благодати», полемизируя с Пелагием, Августин приводит длинный список ветхозаветных праведников — мужчин и женщин, — «о которых сообщается не как о несогрешивших, но как о проживших праведную жизнь» (qui non modo non peccasse, verum etiam iuste vixisse referuntur). И затем объясняет, в каком смысле Дева Мария является исключением из этого списка:

Итак, за исключением Святой Девы Марии, о Которой, ради чести Господней, я совершенно не желаю делать никакого исследования, когда речь идет о грехах, — ибо откуда мы знаем, что́ было сообщено Ей сверх благодати для всецелой победы над грехом — [Ей], удостоившейся зачать и родить Того, о Ком известно, что Он не имел никакого греха? — итак, за исключением Сей Девы, если бы мы могли собрать всех тех святых мужей и жен, когда они жили здесь, и спросить, без греха ли они, то что, полагаем мы, они имели бы ответить? То ли, что он[604] говорит, или то, что [говорит] апостол Иоанн, спрашиваю я вас. Сколько бы ни было превосходных [дел] святости в сем теле, если бы [святые] могли быть спрошены об этом, они воскликнули бы в один голос: «Если говорим, что не имеем греха, — обманываем самих себя, и истины нет в нас» (1 Ин. 1:8). Или, может быть, они ответили бы это скорее в уничижительном тоне, нежели в соответствии с истиной? Но еще он полагает, и правильно полагает, что «не ставит похвалу смирения в один ряд с ложью». Итак, если бы они это сказали, то [в любом случае] имели бы грех: ибо что они говорили бы уничижительно, [означало] бы, что в них была истина; если же они утверждали бы это ложно, то, тем не менее, имели бы грех, ибо истины в них не было бы[605].

Дуччо. «Мадонна Ручеллаи» 1285 г. Галерея Уффици, Флоренция

Речь в этом отрывке идет, прежде всего, о непричастности Девы Марии личному греху. Относится ли это утверждение также к «первородному греху»? Можно ли считать мариологию Августина основой для созданной впоследствии католической доктрины о непорочном зачатии Девы Марии? Католические патрологи обычно отвечают на этот вопрос утвердительно[606], ссылаясь, в том числе, на полемику Августина с Юлианом Экланским[607]. Последний, критикуя учение блаженного Августина о первородном грехе, утверждал, что Августин ничем не лучше Иовиниана — римского монаха, учившего о том, что Мария после рождения Христа перестала быть Девой[608]. «Тот считал, что девство Марии нарушено[609] обстоятельствами рождения, а ты Саму Марию через обстоятельства [Ее собственного] рождения уступаешь (transcribis) диаволу». Другими словами, учение Августина о первородном грехе, по мнению Юлиана, наносило Пресвятой Деве не меньшее оскорбление, чем позиция критикуемого Августином Иовиниана: ведь Мария должна быть причастна первородному греху, как и прочие люди. Августин так парировал сравнение с Иовинианом: «Мы не уступаем Марию диаволу через обстоятельства [Ее] рождения, ибо, напротив, сами обстоятельства нарушены благодатью возрождения»[610]. Эти слова можно интерпретировать в том смысле, что Мария уже при рождении была свободна от первородного греха ввиду того спасения, которое совершилось через Нее.

Чтобы понять степень причастности блаженного Августина к последующему развитию западной мариологии, приведшему к формулированию догмата о непорочном зачатии, следует напомнить о его понимании «первородного греха». В своем раннем сочинении «О различных вопросах» (396) Августин делает различие между «первородным грехом» (peccatum originale) и личными грехами человека: «с первым рождаемся мы в эту жизнь, а второе присоединяем, живя»[611]. Таким образом, первородный грех — это врожденная греховность человека, унаследованная им от Адама и Евы.

Учение Августина о первородном грехе «плохо понятно, даже неуютно для современного человека»[612]. Согласно этому учению, грех Адама привел к коренной порче человеческой природы. Поскольку в Адаме заключался весь человеческий род, то грех Адама стал передаваться по наследству через тело, точнее, через плотское совокупление. Человечество превратилось, по словам Августина, в массу осужденных грешников (massa damnata)[613]. После грехопадения «человеческое естество побеждено грехом, в который оно впало, таким образом утратив свободу», и грех стал «настоятельной необходимостью» для всех людей[614]. Вина Адама, перешедшая на всех его потомков, сделала их «чадами гнева». Для их искупления был необходим Ходатай, который умирил бы гнев Божий, принеся жертву за грех всего человечества[615].

Блаженный Августин. Мозаика. XIII в. Собор Святого Марка, Венеция, Италия

Августин был крупнейшим богословом Запада, изложившим многие тайны веры в юридических понятиях, и этот юридизм навсегда наложил отпечаток на последующее развитие западного богословия. Понятие первородной вины вошло в плоть и кровь западного богословия. Однако применительно к Деве Марии это понятие становилось все более и более неприемлемым по мере того, как, с одной стороны, богословы уточняли различные его аспекты, а с другой, росло почитание Девы Марии. Представление о том, что Она непричастна личному греху, постепенно распространилось и на греховность наследственную, восходящую к грехопадению Адама и Евы. А поскольку эта греховность мыслилась на Западе в юридических понятиях, то и изъятие из общего правила постепенно обрело юридические формулировки.

В этой склонности к юридизму западное богословие в целом отличается от восточного. Греческим церковным писателям свойственно больше места оставлять для тайны, для того, что они называли емким и многосмысловым термином θεωρία («созерцание», «умозрение»). Западному богословию свойственно стремление расставлять все точки над i, приводить каждое рассуждение к четким и недвусмысленным выводам, подобно тому, как это делается в римском праве.