Тайна Богоматери. Истоки и история почитания Приснодевы Марии в первом тысячелетии
Мы видим, что Августин в своих сочинениях «представляет обширную и богатую мариологию»[630], значительно более развитую, чем у отцов IV века. Учение Августина о Богоматеринстве Девы Марии и о Ней как Матери Церкви предвосхищает то развитие, которое мариология получит на Западе после III Вселенского Собора. Именно после этого Собора произойдет повсеместное и быстрое осознание той особой и уникальной роли, которую Матерь Божия играет в жизни Церкви.
Известно, что Августин был приглашен императором Феодосием на III Вселенский Собор, но скончался незадолго до получения приглашения. Епископ Карфагенский Капреол в письме отцам Собора особо упомянет о том, что «послание господина и сына нашего благочестивейшего императора Феодосия… требовало личного присутствия блаженной памяти брата нашего и соепископа Августина», однако «упомянутое послание уже не застало его в живых»[631]. Это показывает, что в африканских Церквах авторитет Августина уже тогда был очень высок. Несомненно, на Соборе он отстаивал бы богоматеринство Марии не менее ревностно, чем делал это в своих сочинениях.
Главным итогом IV века в отношении развития учения о Деве Марии стало практически повсеместное признание в Церкви и на Востоке, и на Западе догмата о Ее приснодевстве. Попытки оспаривать этот догмат и представлять дело так, будто у Девы Марии после рождения от Нее Христа были другие дети от Иосифа, наталкивались на мощное сопротивление ведущих богословов и заканчивались для мирян резким обличением их заблуждений (как было в случае с Гельвидием), а для епископов лишением их сана (как было в случае с Бонозом).
В связи с практически повсеместным в IV веке признанием учения о том, что Дева осталась таковой и после рождения Христа, по отношению к Ней употреблялся титул «Приснодева».
И на Востоке, и на Западе о Деве Марии говорили как о Матери Божией. При этом в Александрии и Каппадокии использовался термин «Богородица», который в IV веке начал входить во все более широкое употребление. В богословие он проник из богослужения, где использовался, по крайней мере, с III века. Время для богословского осмысления и защиты этого термина настанет в V веке, о чем будет сказано в следующей главе. Однако уже в IV веке Григорий Богослов вывел формулу, которая ляжет в основу православной позиции на III Вселенском Соборе 431 года: «Кто не признает святую Марию Богородицей, тот лишен Божества». А на рубеже IV и V веков блаженный Августин говорил, что «Бог родился от Девы».
О Пресвятой Деве богословы писали по-разному: некоторые (например, Ефрем Сирин) в очень возвышенных тонах, облекая Ее в богатую одежду ветхозаветных образов и метафор, другие делая акцент на Ее человеческих свойствах и немощах (например, Иоанн Златоуст в толкованиях на Евангелия от Матфея и от Иоанна). Но в целом в высказываниях о Деве Марии преобладающей и нормативной стала почтительная и благоговейная тональность.
Учение о рождении Христа от Девы вошло в Символ веры. В изначальном тексте Символа веры I Вселенского Собора 325 года Дева Мария не упоминалась. Однако на II Вселенском Соборе в 381 году Символ был дополнен, и в него вошло это упоминание: «Нас ради человек и нашего ради спасения сшедшаго с небес и воплотившагося от Духа Свята и Марии Девы и вочеловечшася». Данный Символ будет оспариваться некоторыми участниками III Собора 431 года, но на IV Соборе 451 года будет окончательно утвержден.
В рамках развития учения о Христе как Новом Адаме в IV веке продолжало развиваться и учение о Марии как Новой Еве: Ее послушанием было исправлено непослушание Евы; Она родила жизнь, тогда как Ева стала причиной смерти.
Развивалось богослужебное почитание Девы Марии, причем возникали даже некоторые крайности, на которые приходилось реагировать богословам (Епифаний Кипрский в «Панарионе»). В частности, в некоторых женских общинах Ее чуть ли не приравнивали к Богу, Ей приносили жертвы.
Предания о детстве Марии, основанные на «Протоевангелии Иакова», еще не приобрели широкое хождение. Большинству богословов на Востоке они, по-видимому, вообще неизвестны, на Западе они уже получают некоторую известность, но одни авторы их принимают (Зинон Веронский), другие отвергают (Иероним), третьи игнорируют.
Предание об Успении Богородицы не известно ни одному из авторов IV века, и богословам (Епифаний) остается только гадать, при каких обстоятельствах Она покинула мир.
Глава 3
Провозглашение Девы Марии Богородицей в V веке
V век в истории христианства был ознаменован христологическими спорами. Начало им было положено ересью Константинопольского архиепископа Нестория. В своем учении Несторий опирался на христологическую доктрину Феодора Мопсуестийского, который ввел резкое разделение между Божественной и человеческой природами в Иисусе Христе: он говорил, в частности, о том, что Бог Слово «воспринял» человека Иисуса; безначальное Слово Божие «вселилось» в рожденного от Девы человека Иисуса; Слово жило во Христе, как в храме; Оно облеклось в человеческое естество, как в одежду; человек Иисус благодаря Своему искупительному подвигу и крестной смерти соединился со Словом и воспринял Божественное достоинство.
Хотя подобные выражения встречались в сирийской традиции, у Феодора использование этих образов приобрело еретические черты, поскольку он по сути говорил о Боге Слове и человеке Иисусе как о двух субъектах, чье соединение в одном Лице воплощенного Сына Божия является не столько онтологическим, сущностным, сколько условным, существующим в нашем восприятии: поклоняясь Христу, мы объединяем два естества и исповедуем не «двух сынов», но одного Христа — Бога и Человека.
Именно это учение легло в основу христологической доктрины Нестория, поставленного на Константинопольскую кафедру в 428 году. Вскоре после посвящения Несторий начал в проповедях оспаривать термин «Богородица», к тому времени прочно вошедший в употребление, на том основании, что Мария родила не Бога, а только человека, с которым соединилось Слово Божие, превечно рожденное от Отца; человек Иисус, рожденный от Марии, был только обителью Божества и орудием нашего спасения; этот человек, через наитие Духа Святого, стал Христом, то есть помазанником, и Слово Божье пребывало с ним в особом нравственном или относительном соединении.
Несторий был сирийцем по происхождению и представителем антиохийской богословской традиции, в которой термин «Богородица» не использовался. Мы не находим его ни в одном из подлинных творений Иоанна Златоуста, несмотря на их многочисленность. Не встречается он и у Ефрема Сирина. Приехав в Константинополь и услышав его, Несторий возмутился, счел термин богословски некорректным, не увидел в нем ничего кроме невежественного благочестия, сложившегося под влиянием языческой мифологии[632], и предложил заменить его на термин «Христородица». Сам Несторий объяснял изобретение этого термина желанием примирить противоборствующие партии:
[Мне] было абсолютно необходимо вмешаться в это [дело], когда святая Церковь лишилась порядка, и одни говорили, что Марию следует называть Человекородицей, а другие — Богородицей; чтобы, говорит, не ошибиться и в том и в другом, либо присоединяя бессмертное [к смертному], либо привлекая к себе одну из сторон, лишаясь другой, он придумал выражение «Христородица»[633].
Богоматерь Аракиотисса. Фрагмент фрески. 1192 г. Церковь Панагии Аракиотиссы, Лагудера, Кипр
Церковный историк Евагрий Схоластик, сохранивший это свидетельство Нестория о самом себе, уточняет, вслед за историком Сократом[634], что первым борцом с термином «Богородица» в Константинополе был не Несторий, а некий пресвитер Анастасий: