От этого вопроса я немного опешил.
— Алло! — она подумала, что нас разъединили.
— Если не ошибаюсь, вас зовут Надя.
— Да, Антон, меня зовут Надя.
— Вы учились в цирковом училище.
— Совершенно верно. Но верно и другое: папа разыскивал вас, а вы сбежали, извините, или просто уехали самым таинственным образом, не поставив никого в известность.
— Был такой грех, Надя.
— Вы почему вздыхаете?
— Когда вернется Валентин Сергеевич?
— Обещал седьмого… Антон, что вы сегодня делаете?
— Ничего.
— Давайте сходим в кино. Идет фильм с поэтическим названием «Мост Ватерлоо».
Ох уж это плодово-ягодное вино! Конечно же по его милости я стал храбрым.
— Хорошо.
— Я жду вас, приходите к семи. Вы знаете наш адрес?
— Знаю.
Кафе не имело официального названия. Однако размещалось оно в подвалах, где в годы войны было бомбоубежище, и местные остряки окрестили его словом «метро».
В «метро» пахло вином. Присутствовал и запах табака. Но запах красного виноградного вина, короткой струйкой рвущегося из тупорылого крана, придавленного длинной деревянной ручкой, почерневшей от давности и грязи, перебивал все другие запахи. Лампочки были спрятаны в белые плафоны — я видел такие раньше в коридорах краснодарской больницы, куда однажды в прошлом году приезжал проведать отца. Для больницы плафоны были вполне подходящими, но здесь, где потолок висел низко и серели бетонные колонны, большие белые плафоны выглядели так же нелепо, как галстук на купальщике.
— Ха-ха, — тихо сказала Надя Шакун, оглядывая зал.
Она могла кричать и топать ногами, все равно никто бы не услышал, не обратил внимания. Все столики оказались занятыми. Дым вздымался над ними, как над кострами. Нечленораздельная речь напоминала мне шум бетономешалки, которая с весны работала на набережной с утра до вечера всю неделю, кроме воскресений.