Она молчала и сосредоточенно разминала папиросу, потом сказала:
— Попытаемся.
— Гуляй, Ванька, ешь опилки, ты директор лесопилки, — вспомнил я любимую присказку Онисима.
Баженов накануне, давая мне двести рублей, спросил:
— А для чего тебе столько денег?
— Не скажу, — ответил я.
— Все ясно, — Баженов посмотрел на светящееся окно флигеля, возле которого кружились мошки, сказал: — В этом деле замешана женщина.
— С твоим опытом да не догадаться, — усмехнулся я.
— Верно. Твоя правда. — Он отсчитал четыре полсотенных, передал мне. Нервно постукивая ногой о порог, бело выступающий во тьме, предупредил: — К покупателю пойдем завтра после обеда. Я здесь с бывалыми ребятами советовался. Говорят, меньше чем за две тысячи не отдавай, поскольку бриллиант каратов на шесть будет. Мне отдашь десять процентов комиссионных. Такой обычаи.
— Хорошо, — сказал я.
— Здесь Жанка объявилась, — сообщил Баженов. — В клубе нефтяников поет с бригадой краевой эстрады.
— Тебе и карты в руки.
— Вокруг нее гитарист ошивается с брюхом в три обхвата.
— Жанка не выносит одиночества.
— А ты откуда знаешь?
— Оттуда, откуда и ты.
Баженов, завалив голову чуть вправо к плечу, глянул на меня с прищуром.
— Ладно, — пообещал я. — Мы с тобой на досуге покалякаем. Чего ты там трепал Грибку, будто бы меня замели?
У забора на акации крикнула птица. Просторно замахала крыльями и ушла в ночь по горе, над крышами.
— Редкий нахал, — словно удивляясь своей доверчивости и простоте, проговорил Баженов. — Выманил у человека две сотни, а теперь угрожает.