Вдруг выпал снег. Год любви

22
18
20
22
24
26
28
30

— Антоном, Валентин Сергеевич.

— Да-а, — нарочито протянул Шакун. Кивнул в сторону свободного кресла: — Садись, Антон.

Я сел. Кресло проглотило меня. В его кожаном чреве я почувствовал себя маленьким, беспомощным.

Шакун неторопливо, привычными размеренными движениями вынул из кармана трубку. Раскрыл деревянную шкатулку, не лакированную, а темную, видимо от старости. Пахнуло «Золотым руном».

— Растут дети. — Шакун произнес слова с таким видом, словно это открытие было сделано им секунду назад, сделано неожиданно, поэтому если не потрясло его, то крайне удивило.

— Диалектика, — хихикнул отец. Похоже, его немного пугали размеры и роскошь кабинета бывшего бригадира грузчиков.

— Вот и моей Наденьке этой осенью двадцать один стукнет… А похвалиться, Федор, мне перед тобой и нечем. Циркачка. Понимаешь, Федор, циркачка!

Отец не понимал. Спросил с сомнением:

— Шпаги глотает?

Шакун махнул рукой:

— Если бы шпаги! Про шпаги я бы молчал и радовался… На канате под куполом цирка вертит голыми ляжками.

— Неужто дозволяют? — удивился отец и зацокал: — Це-це-це…

— У них там в цирке что хочешь дозволяют. — Шакун пустил густую струю дыма. — И нравы, Федор, донимаешь… Сошлась она с одним жонглером. Шарики он подбрасывает. Двенадцать шариков одновременно. Расписаны. А выступают в разных городах… Муж не муж, жена не жена…

Отец мой, потрясенный услышанным, вдруг выкрикнул, замахав при этом руками:

— Вот что значит, Валентин, дочь без жены воспитывать!

Шакун кивнул:

— С сорокового года. Двенадцать лет Наденьке было, когда мы мамку похоронили. Посмотрела бы нынче на нас покойница, удивилась бы. Понимаешь?

Отец кивнул, не глядя на Шакуна. Смотрел на свои колени, нервно поглаживая их руками.

Шакун вспомнил обо мне, сморщился:

— Учиться почему не хочешь? Гузка слаба?