— Центрального комитета больше не существует, — печально произнес Пепино. — В Испании — нет.
— Вот именно.
— Ты бы следил за своим языком, inglés, — процедил сквозь зубы Эстабло. — Мне известно, кто ты и откуда. Сын рабочего, который ходил в школу вместе с аристократами, выскочка.
— А ты мелкий буржуй, опьяневший от власти, — бросил в ответ Берни. — Думаешь, ты до сих пор мастер на фабрике. Я верен партии, но ты не партия.
— Я могу исключить тебя из ячейки.
— Этой жалкой ячейки, — тихо рассмеялся Берни.
Он понимал, что не стоит так говорить, что это неправильно, что он настроит всех против себя, но голова у него кружилась от усталости и злобы. Он подошел к своим нарам, лег и стал прислушиваться к доносившемуся из другого конца барака бормотанию. Кто-то крикнул им, чтобы замолчали, люди, мол, спать хотят. Вскоре Берни услышал скрип нар — Эстабло улегся напротив, зачесался, вперил в него глаза.
— Мы собираемся разобрать твое дело, compadre, — тихо проговорил чешуйчатый.
Берни не ответил. Он слышал хриплое булькающее дыхание Винсенте, и ему хотелось выть от горя и ярости. На память пришли озадачившие его слова Августина. Лучшие времена.
«Нет, — подумал Берни, — о чем бы ни шла речь, ты ошибся, приятель».
В ту ночь ему не спалось. Он лежал на нарах, мерз, но не ворочался с боку на бок, а просто таращился в темноту. Вспоминал, как в Лондоне теория коммунистической партии о законах классовой борьбы показалась ему откровением, мир наконец обрел смысл. Бросив учебу в Кембридже, он сперва помогал отцу в магазине, но его подавляли депрессия отца и причитания матери по поводу неоконченного курса, тогда он ушел от них и снял комнату неподалеку.
Контраст между богатством Кембриджа и вопиющей бедностью Ист-Энда, где по улицам шатались безработные и отовсюду хлестал доморощенный фашизм, злил его как никогда. Миллионы людей не имели работы, а лейбористы — рабочая партия — ничего не делали. Он поддерживал контакты с семьей Мера. Республика принесла разочарование, правительство отказывалось повышать налоги для финансирования реформ из страха разозлить средний класс. Один приятель сводил его на собрание коммунистов, и Берни сразу почувствовал: вот она — правда, тут вскрывают, как все устроено.
Он взялся за Маркса и Ленина, сперва их тяжелый язык, сильно отличавшийся от всего, что Берни доводилось читать до тех пор, давался ему с трудом, но когда он разобрался, как строится их анализ, то увидел за ним бескомпромиссную реальность классовой борьбы: «твердую как сталь», по словам его партийного наставника. Только у коммунистов хватит беспощадности для победы над фашизмом — последней попыткой капитализма отсрочить свое разложение. Берни пахал на партию — продавал «Дейли уоркер» под дождем у ворот фабрики, был распорядителем на собраниях в полупустых залах. Многие члены местного отделения партии принадлежали к среднему классу, встречались в их числе богемные интеллектуалы и художники. Берни понимал, что для многих из них коммунизм — это причуда, демонстрация протеста, и в то же время по мере осознания этого ему становилось легче находить общий язык с ними, чем с рабочими. Приобретенное в частной школе произношение ставило его на равных с этими людьми. Именно один из них, скульптор, нашел Берни работу натурщиком. И все же отчасти он чувствовал себя неприкаянным, одиноким — не пролетарий, не буржуа, какой-то гибрид, оторванный и от тех, и от других.
В 1936 году испанская армия восстала против правительства Народного фронта, и началась Гражданская война. Осенью коммунисты стали созывать добровольцев. Берни пошел на Кинг-стрит и записался.
Ему пришлось ждать. Формирование интербригад, определение маршрутов и мест сбора — все это требовало времени. Он испытывал нетерпение. Потом, после очередного бесполезного визита в штаб-квартиру партии, Берни в первый и единственный раз ослушался своих партийных руководителей. Он собрал сумку, не сказав никому ни слова, отправился на вокзал Виктория и сел на поезд, согласованный с расписанием пароходов.
Он прибыл в Мадрид в ноябре. Франко стоял уже у Каса-де-Кампо, но его там задержали: жители Мадрида не давали войти в город испанской армии. Погода стояла холодная и сырая, однако горожане, которые пять лет назад выглядели мрачными и апатичными, теперь были полны жизни; людьми овладели революционная горячка и пылкий энтузиазм. В сторону линии фронта ехали трамваи и грузовики, полные рабочих в синих комбинезонах и с красными косынками на шее. ¡Abajo fascismo! — «Долой фашизм!» — было написано мелом на бортах машин.
Ему следовало явиться в штаб-квартиру партии, но поезд прибыл поздно, и Берни направился прямиком в Карабанчель. На углу площади, где жили Мера, женщины и дети строили баррикаду, выворачивая камни из мостовой. Увидев иностранца, они подняли руки со сжатыми кулаками.
– ¡Salud, compadre!
– ¡Salud! ¡Unios hermanos proletarios![59]
«Когда-нибудь, — подумал Берни, — это случится и в Англии».
ebooksa