Отец Эдуардо сверился со списком:
— Ах да, англичанин. Чем могу вам помочь, сын мой?
— Мой друг из того же барака очень болен. Винсенте Медина.
— Да, я его знаю.
— Если бы его осмотрел врач, Винсенте еще можно спасти.
— Начальство не позволит привести врача, — печально покачал головой священник. — Я пытался, мне очень жаль.
Берни кивнул. Такой ответ не стал для него неожиданностью, и он перешел к речи, которую отрепетировал во время службы:
— Сэр, вы верите, что насильственное обращение — это плохо?
Священник на мгновение замялся:
— Да. Церковь учит, что обращение в христианство, которое произошло не по велению души, а только на словах, не имеет цены.
— Винсенте с давних пор — левый республиканец. Вы знаете, что они строгие атеисты.
Лицо отца Эдуардо застыло.
— Да. Мою церковь сожгла толпа в тридцать первом. Полиции приказали не вмешиваться; левый республиканец Асанья заявил, что все церкви в Испании не стоят жизни одного республиканца.
— Винсенте сейчас ничем не может вам навредить. — Берни набрал в грудь воздуха. — Прошу вас, позвольте ему уйти с миром, когда придет срок. Не совершайте над ним последние обряды. Учитывая его взгляды, это будет кощунством.
Отец Эдуардо вздохнул:
— Вы думаете, мы принуждаем умирающих к обращению?
— А разве нет?
— Какими же негодными людьми мы вам кажемся.
Отец Эдуардо пристально взглянул на Берни. Толстые линзы очков увеличивали его глаза, так что казалось, будто они плавают там, за стеклами.
— Вас не растили католиком, Пайпер?