Золото тигров. Сокровенная роза. История ночи. Полное собрание поэтических текстов

Посвящение

Поэзия – младшая сестра магии. Орудие этой магии – язык – вещь довольно загадочная. О его происхождении мы ничего не знаем. А знаем только, что он делится на языки, каждый из которых располагает неисчерпаемым, текучим множеством слов и бесконечным набором их сочетаний. Из подобных бесчисленных единиц создана и эта книга. (В стихах звучание и окружение слова могут оказаться куда важнее его смысла.)

Эта книга – твоя, Мария Кодама. Нужно ли говорить, что в мое посвящение входят сумерки, олени в садах Нары, одинокая ночь и многоликие зори, общие острова, моря, пустыни и парки, то, что уносит забвение и преображает память, пронзительный крик муэдзина, смерть в Хоуквуде, книги и гравюры?

Отдать можно только то, что уже отдано. Отдать можно только то, что принадлежит другому. В этой книге собрано то, что всегда было твоим. Какая загадочная вещь посвящение, игра символов!

Х. Л. Б.

Предисловие

Вряд ли кто удивится, не найдя в книге человека, перевалившего за восемьдесят, первой среди стихий – огня. Царица на пороге смерти уподобляет себя воздуху и огню, я чаще всего чувствую себя прахом, бессильным прахом. И все-таки продолжаю писать. А что мне еще остается, кроме этой – в конце концов, счастливой – судьбы? Радость пишущего и достоинства (или огрехи) написанного – вещи разные. Любой из человеческих трудов, по мнению Карлейля, немногого стоит – кроме самого труда.

Никакой эстетической программы у меня нет. Произведение само диктует автору нужную форму: стих или прозу, манеру барочную или простую. Теория может оказаться замечательным подспорьем (вспомним Уитмена), а может породить чудовищ или попросту музейные экспонаты. Опять-таки вспомним внутренний монолог у Джойса или, в общем и целом, непереносимого «Полифема».

С годами убеждаешься, что красота (и счастье) вовсе не диковины. Дня не проходит, чтобы мы – пусть на миг – не побывали в раю. Любому, даже самому серому, поэту рано или поздно удается лучшая в мировой литературе строка (равно как и множество худших). Красота – не привилегия великих одиночек. Вряд ли среди сорока стихотворений этой книги не таится хотя бы единственная строка, достойная пройти с тобой до последней минуты.

В книге много снов. Они – не прихоть и не выдумка, а невольные дары ночей или, точнее, зорь. Если я что и прибавил, то разве одну-другую деталь, как этого требует, начиная с Дефо, наше время.

Диктую эти слова на одной из моих родин – в Женеве.

Х. Л. Б.9 января 1985 г.

Христос на кресте

Он пригвожден к кресту. Свисают ноги.Все три распятья – равной высоты.Христос не в центре. Он – всего лишь третий,Он с черной бородой и не похожНа поздние свои изображенья.Суровый иудей. Я не встречалЕго ни разу, но искал годамиИ, сколько б ни осталось, буду впредь.Он мучится, не проронив ни звука.Изранен лоб колючками венца.Ему не слышно, как над ним смеются:Агония не внове для толпы,Не все ль равно – его или другая?Он пригвожден к кресту. Мелькают мыслиО царствии, обещанном ему,О женщине, потерянной навеки.Ни гностиков, ни богословов онНе знает, ни Единого в трех лицах,Ни Оккамова лезвия, ни храмов,Ни литургии, ни порфир, ни митр,Ни Гутрума, крещенного мечом,Ни палача и гибнущих за веру,Ни крестоносцев и ни Жанны Д'Арк,Ни пап, благословляющих оружье.Он знает, что не бог, а человекИ что умрет. Но мучает не это,А сталь гвоздей – вот что больней всего.Ведь он не грек, не римлянин. Он стонет.Нам остаются дивный блеск метафорИ таинство прощенья, без следаСтирающего прошлое. (Так пишетОдин ирландец, брошенный в застенок.)Душа, томясь, торопит свой конец.Смеркается. Его уже не стало.Лишь муха проползает по плечу…И что мне, кажется, в его мученьях,Когда я сам здесь мучаюсь сейчас?Киото, 1984

Doomsday[42]

В тот день, как описывает Иоанн Богослов, вострубит труба.Это уже случилось в 1757 году, по свидетельству Сведенборга.Так было в Израиле, когда римская волчица пригвоздилаплоть Иисуса к распятью, и не раз потом.Это бывает с каждым толчком твоей крови.Нет минуты, которая не могла бы стать жерлом Ада.Нет минуты, которая не могла бы стать ручьем Рая.Нет минуты, которую нельзя превратить в оружие.В любую минуту ты можешь стать Каином либо Сиддхартхой,маской либо лицом.В любую минуту тебе может подарить любовь Елена Троянская.В любую минуту может трижды пропеть петух.В любую минуту клепсидра может сронить последнюю каплю.

Цезарь

Вот кратеры кровавые на теле.Вот тот, кто звался Цезарем, кто жил.Теперь он вещью мертвою застыл:кинжалы взяли всё, что захотели.Машина грозная, чей ход прервался, —вот тот, что к славе путь вчера торил,историю писал и сам творили радостями жизни упивался.Вот и другой, расчетливо смирившийтщеславие отказом от венков,бросавший в бой солдат и моряков,в народе честь и зависть заслуживший.А вот иной, герой грядущих лет,чья тень огромная затмит весь свет.

Триада

Облегчение, которое испытал Цезарь утром в Фарсале, подумав: «Сегодня – сражение».

Облегчение, которое испытал Карл Первый, увидав рассвет за окном и подумав: «Сегодня – день эшафота, день отваги и топора».

Облегчение, которое испытаем ты и я за мгновение до смерти, когда рок избавит нас от печальной привычки быть кем-то и от груза вселенной.

Канва

Переселения, которые историк, следуя за нечаянными реликвиями из керамики и бронзы, пытается нанести на карту и в которых бы ничего не поняли совершавшие их народы.

Боги зари, не оставившие ни кумира, ни символа.