Золото тигров. Сокровенная роза. История ночи. Полное собрание поэтических текстов

Что могло сниться Времени вплоть до нынешнего дня, который, как любое сегодня, – всего лишь оконечность? Ему снился клинок, чье лучшее место – стихи. Снилось изречение, чеканность которого изображает мудрость. Снилась вера, снились беспощадные крестоносцы. Снились греки, открывшие диалог и скепсис. Снилась гибель Карфагена в огне и соли. Снилось слово, этот неповоротливый, грубый символ. Снилось счастье, которым мы обладали – или снилось, что обладали. Снился первый рассвет в Уре Халдейском. Снилось загадочное влечение магнитной стрелки. Снились форштевни норвежцев, форштевни португальцев. Снилось учение и метафоры самого странного из людей, скончавшегося вечером на кресте. Снился вкус цикуты на языке Сократа. Снились странные двойники – эхо и зеркало. Снилась книга, это зеркало, где всегда видишь себя другим. Снилось зеркало, в котором Франсиско Лопес Мерино и его отражение виделись в последний раз. Снилось пространство. Снилась музыка, которой пространство не нужно. Снилось искусство слова, которое еще таинственней музыки, поскольку и ее несет в себе. Снилось четвертое измерение и его диковинная фауна. Снилось число песчинок. Снились бесконечно малые, исчислению которых нет конца. Снился тот, кто первым услышал в громах имя Тора. Снились лики Януса, никогда не видевшие друг друга. Снилась Луна и люди, шагающие по Луне. Снились колодец и маятник. Снился Уолт Уитмен, который однажды решил стать всеми и каждым, как божество Спинозы. Снился жасмин, который не может знать, что его видят во сне. Снились поколения муравьев и поколения правителей. Снилась гигантская сеть, сотканная всеми пауками вселенной. Снились лемех и молот, раковая опухоль и роза, колокола бессонницы и фигурки шахмат. Снилось перечисление, которое ученые люди именуют хаосом, но которое на деле есть космос, поскольку тайными узами все связано со всем. Снилась моя бабушка Фрэнсис Хейзлем в хунинском гарнизоне, в броске копья от дикарей читающая свою Библию и своего Диккенса. Снилось, что татары в сражении поют. Снилась рука Хокусая, чертящая линию, которая вот-вот станет волной. Снился Йорик, вечно живой в словах призрачного Гамлета. Снились архетипы. Снилось, что в череде весен или на небе, которое до всяких весен, существует единственная роза. Снились лица умерших, которые теперь – лишь выцветшие фотокарточки. Снился первый рассвет в Ушмале. Снилось перемещение тени. Снились сто фиванских ворот. Снились ходы лабиринта. Снилось тайное имя Рима, которое и есть его крепостная стена. Снилась собственная жизнь зеркал. Снились знаки, которые выводит сидящий писец. Снился мраморный шар, заключающий в себе другие. Снился калейдоскоп, друг досугов больных и детей. Снилась пустыня. Снилось подстерегающее утро. Снились Ганг и Темза, имена быстротечных вод. Снились карты, которых бы никогда не прочел Улисс. Снился Александр Македонский. Снилась стена Рая, которая остановила Александра. Снилось море и слезы. Снилось стекло. Снился Кто-то, кому это снится.

Чей-то будущий сон

Что увидит во сне непредвосхитимое будущее? Что Алонсо Кихано останется Дон Кихотом, даже не покидая своего села и библиотеки. Что минута перед пробуждением Улисса может быть богаче поэмы о его трудах. Увидит целые поколения, слыхом не слыхавшие имени Улисс. Увидит сны куда отчетливей сегодняшней яви. Увидит, что мы в силах сотворить любое чудо, а не делаем этого, поскольку в воображении оно гораздо реальней. Увидит миры такой мощи, что трель одной-единственной тамошней птицы может убить там человека. Увидит, что забвение и память – действие воли, а не вмешательство или прихоть случая. Что можно смотреть всем телом, как во тьме померкших миров – своих ослабевших глаз – мечтал Мильтон. Увидит мир без машин и без этой хрупкой машины – нашего тела. Жизнь – не сон, но, как писал Новалис, может когда-нибудь дорасти до сна.

Шерлок Холмс

Ни матери, ни прошлых поколений.Таков Адам, таков и Дон Кихот.Он случая дитя, зависимое отчитательских умов и настроений.Рождается он – вывод справедлив, —когда рассказчик на него взирает,а коль забыл читатель – умирает.Он пуст, как ветер. Холод и порыв.Он целомудрен. Он не знает чувства.Столь мужественный, детектив спешитлюбовь прогнать навеки с Бейкер-стрит.Забвенье – тоже не его искусство.Он в ум ирландца хитрого проник,что силился убить его. Без толку.И этот сыщик одинок настолько,что бродит с лупой в поисках улик.Хоть нет друзей, не ведает концаих дружба с тем, кто стал евангелистомразгадок, предстающих чудом чистым.Удобно жить от третьего лица.Нужды он не справляет – не справляли Гамлет, павший в Дании студеной,который знать не знал державы оной:страны морей, клинков и острых скал.(Во всем таится Бог – сказал Вергилий:так скажем мы о том, кто именастихам дает, и тень его виднанад странами, что глобус разделили.)Он мирно смотрит, как горит очаг,и по болотам адских псов гоняет.Он вечен, хоть и сам того не знает.Он думает о сущих мелочах.Туманный Лондон близко знает он,столичный град державы необъятной,что, свой не в силах видеть час закатный,загадками пустыми увлечен.И нечему дивиться. После гневнойагонии ли, рока (суть одно)нам всем неотвратимо сужденостать отзвуком, что гибнет ежедневно.Что гибнет до поры, когда забытьсумеет нас предел людской – забвенье.До той поры у нас есть развлеченье:себя из глины времени лепить.О Холмсе думать вечером – однаиз радостей, что нам еще осталась.Другие – смерть и сон. И эта малость:вечерний сад и полная луна.

Волк

Подвижный, серый в сумраке последнем,он оставляет след на берегуреки без имени, где напоилон жаждущее горло; эти водыне умножают звезды. Этой ночьюволк – только тень, которой одинокои холодно, она волчицу ищет.И это в Англии последний волк.Об этом знают Тор и Один. В домевысоком, каменном решил король:волкам не жить. Уж выковано в кузнетебе на гибель крепкое железо.Саксонский волк, твое погибло семя.Жестокость не спасает. Ты – последний.А через десять сотен лет старикв Америке тебя во сне увидит.Грядущий сон тебе помочь не в силах.Твой след на берегу уже нашли,сегодня ты в своем лесу обложен,подвижный, серый в сумраке последнем.

Мидгардсорм

Конца нет морю. Рыбе нет конца,зеленый змей от края и до края,в морях зеленых землю запирая,ее сжимает силою кольца.Хватает хвост безмерный цепкий рот,края смыкая. Бури, ярость, тении отраженья сотен отраженийкольцом людской обхватывают род.Двуглав, как амфисбена. Счету нетглазам, в глаза взирающим без страха.И головы упорно ищут следцепей войны и проклятого праха.Но ведали в Исландии, что море,увидев Змея, канет в толще льдови облаченный в ногти мертвецовпроклятый челн качнется на просторе.Чудовища немыслимая теньнад бледною землею вознесется,и кончится, коль Волк обрушит солнце,неназванными сумерками день.Страшит нас образ безобразной твари,что видел я в предутреннем кошмаре.

Облака

IВ малейшем облаке – весь мир со всеюбездонностью. Оно – стекло и каменьсоборов, воздвигавшихся векамии стертых ими, или «Одиссея»,как море зыблющаяся: сегоднявчерашней не узнаешь. В зазеркальеглаза не то увидят, что искали,и день твой лабиринта безысходней.Недолговечны мы, напоминаятех облаков изменчивый и смутныйзакатный очерк. Роза поминутноперед тобой уже опять иная.Ты – облако, и море, и забвенье,и все, что за чертой исчезновенья.IIТо розовеет кромка вырезная,то грозный кряж, чернея шишаками,полнеба закрывает. Облакамиони зовутся, облики меняя.Шекспир одно из них сравнил с драконом.И, в слове отчеканившись когда-то,оно горит огнем того заката,плывя сегодня этим небосклоном.Что создает и движет их? Случайныйкаприз природы? Или Бог, быть может,тасует эти призраки и множит,вплетая нитью в свой сюжет бескрайный?Или бессмысленны и тени эти,И ты, на них смотрящий на рассвете?

On his blindness[45]

Вокруг меня туман кружит, желтея,мерцая светом на закате дней,и сводит к вещи разницу вещей —без цвета, без границ. Почти к идее.Глухая ночь без края и концада людный день – туманности приметы,извечный блеклый луч таят рассветы,что не погаснет ночью. Ни лицамне больше не узреть. Не насладитьсяни цветом неизведанных страниц —я лишь вожу рукой вдоль их границ, —ни звездами, ни опереньем птицы.Вселенная доступна для других;моей же полутьме остался стих.

Сказочная нить

Эту нить Ариадна своей рукой вложила в руку Тезею (в другой у него был меч), чтобы он сошел в лабиринт, отыскал его центр, человека с головой быка или, как предпочел Данте, быка с головой человека, убил его и сумел потом, после подвига, распутать хитросплетения камня и возвратиться наружу к ней, любимой.

Все так и случилось. Тезей ведь не мог знать, что этот лабиринт – лишь малая часть другого, лабиринта времени, где в назначенном месте его ожидает Медея.

Потом нить затерялась, затерялся и сам лабиринт. И теперь никому не известно, что вокруг нас – затаенный строй лабиринта или гибельный хаос. Наше чудесное предназначение – воображать, будто лабиринт и нить существуют. Мы никогда не держали нити в руках; быть может, она мелькала (чтобы тут же исчезнуть) в миг откровенья, в музыкальной фразе, во сне, в совокупности слов, именуемых философией, или в простом, бесхитростном счастье.

Кносс, 1984

Обладание прошлым

Знаю, в жизни потеряно столько, что не сосчитать, – эти потери и есть мое сегодняшнее достояние. Знаю, мне не увидеть ни золотого, ни черного; недостижимые, они для меня дороже, чем для любого из зрячих. Мой отец умер, теперь он всегда со мной. Говорят, я читаю Суинберна его голосом. Умершие принадлежат нам одним; в нашем владении – одни потери. Илион пал, но живет в оплакавших его гекзаметрах. Израиль пал, оставшись древней тоской по дому. Любое стихотворение годы превратят в элегию. Самые верные наши подруги – ушедшие: они неподвластны ни ожиданию с его смутой, ни тревогам и страхам надежды. Единственный подлинный рай – потерянный.

Энрике Банчс

Невзрачный человек. Судьба надменноему в любви счастливой отказала.В подлунном мире знаем мы немалоподобных случаев, но несомненноему не стало это утешеньем;хотел сказать он жизни «до свиданья».Не знал тогда он: горечь, боль, страданья —тот талисман, что был его спасеньем.Поэт, он стал писать всё вдохновенней,в нем, смертном, победил бессмертный гений.Пусть среди многих жителей столицыон никогда ничем не выделялсяи рано со стихами распрощался,но с нами вечные его страницы.

Сон, приснившийся в Эдинбурге

На рассвете мне приснился сон, от которого я не в силах отделаться и в котором попытаюсь разобраться.

Ты уже зачат. На пустынном горизонте – что-то вроде пыльных классов, а может быть – пыльных складов, и в этих классах или складах – параллельные ряды школьных досок длиной в километры или тысячи километров, на которых выведены мелом буквы и цифры. Сколько досок всего – неизвестно, понятно только, что их много и одни уже исписаны, а другие – почти чистые. Двери, как в Японии, раздвижные, они – из проржавевшего металла. Само строение круглое, но таких гигантских размеров, что со стороны кривизна незаметна и стены кажутся прямыми. Придвинутые друг к другу доски – много выше человеческого роста и доходят до гладкого оштукатуренного потолка, среднего между белесым и сероватым. Слева на каждой доске – слова, следом за ними – цифры. Слова размещены друг под другом, как в словаре. Первое слово – Аар, название реки в Берне. За ним – арабские цифры; составленное ими число огромно, но не бесконечно. Оно с точностью показывает, сколько раз в жизни ты увидишь эту реку, сколько раз в жизни прочтешь ее название на карте, сколько раз в жизни о ней подумаешь. Последнее слово, кажется, Цвингли, оно слишком далеко. Еще на одной бесконечной доске написано «neverness», и рядом с иноземным словом тоже стоит цифра. В этих значках – вся твоя жизнь.

Каждую секунду какой-то ряд цифр обрывается.

Ты исчерпаешь число раз, отпущенных тебе на вкус имбиря, но жизнь еще не кончится. Исчерпаешь число, отпущенное на гладкость стекла, но какое-то время будешь жить. Исчерпаешь число отведенных тебе ударов сердца и только тогда умрешь.