В этом, однако, наименее подозрительный увидел бы плохо носимую маскировку.
В этой одежде в действительности скрывался Кристин, каштелян Сандомирский, который хотел незамеченным посоветоваться с епископом, потому что принадлежал к его лагерю.
Взволнованный епископ обнял его с нежностью, какой давно никому не показывал. Он был ему благодарен, чувствуя себя покинутым всеми.
– Всё-таки нашлась одна сострадательная душа! – воскликнул он громко и стремительно, не обращая внимания на стражу, которая могла его слышать у двери. – Все от меня отказались! Помоги! Помоги! Освободите! Чёрный хочет, чтобы я тут задохнулся, или, как Пшемко жену, он даст меня здесь замучить! У тебя нет способа вывести меня отсюда? Вызволить?
Кристин, на лице которого была видна хитрость, сдержанная и внимательная, дал знак епископу, чтобы говорил тише, и сам понизил голос, отойдя от двери как можно дальше.
– Не бойся, – отпарировал епископ, – я уверен, что там мой разумный Качор стоит на страже и развлекает охрану, чтобы не дать подслушивать. Говори, Бога ради? Что принёс?
Кристин положил на губы пальцы.
– Я не только принёс вам гарантию, что наши и краковские землевладельцы всё больше отступают от Чёрного. Князь Конрад Мазовецкий готов принять их жертву.
– Так же, как Опольский! – прервал Павел. – Принять, а потом сидеть дома со сложенными руками, покуда зрелый плод сам ему в рот не упадёт.
– Конрад имеет другую кровь! – возразил Кристин.
– Почему тянет?
– Потому что мы ни сегодня, ни завтра готовы не будем, – сказал каштелян. – Мы хотим поставить на своём, но должны собрать силу, чтобы не пойти под меч, как те, которых Болеслав побил у Богуцина. Мы не пойдём кое-как…
– А меня дадите уморить в этом проклятом замке, – крикнул епископ, – чтобы мои глаза мести не видели!
– Поспешность может всё погубить, – отозвался прибывший. – Освободить вас из заключения найдутся другие способы. Для освобождённого найдётся схоронение…
Не давая ему говорить, Павел слегка его стукнул. Тяжкий вздох вырвался из его груди, он в отчаянии схватился за голову… замолчал.
Каштелян, то и дело неспокойно оглядываясь, добавил:
– Слышно, что Чёрный, хоть интердикта не боится, был бы склонен к миру.
Глаза ксендза Павла прояснились – он раскрыл объятия.
– Пусть пришлёт! Пусть пожелает мира! Я заключу его!
Напишу ему что захочет… лишь бы был свободным для мести ему.