Князь приехал с трудом дыша, весьма разгорячённый и довольный. Закрепилось в нём это слово Фриды, которое он обещал себе взять за указание и быть ему послушным, – слово, рекомендующее неумолимую суровость. Теперь все свои неудачи он приписывал излишнему послушанию и снисхождению. В течение всего времени, когда ехал в замок, он давал себе самому самое торжественное слово, клялся, что будет террором, будет ужасным тираном – раз, к несчастью, иначе нельзя быть завоевателем.
Первый пример этой суровости он хотел сразу показать на Кристине из Скрипова. Он ни в чём виноват не был, но как шурин Судзивоя из Шубина, к которому Владислав пылал сильнейшей жаждой мести, должен был расплатиться за него.
Рядом с Белым был один Бусько, с которым он мог говорить открыто; чувствуя необходимость излить душу и похвастаться, он обратился к нему.
– Слушай, Бусько? Что делать со старостой Кристином? Повесить его? Гм?
– Панечку… ради Христа Спасителя, за что?
– За что? Он негодяй, пёс, подлец! Он угрожал мне, бесчестил, называл негодяем. Есть люди, которые слышали! – воскликнул горячо Белый. – Достаточно, что он шурин Судзивоя… за это должен висеть.
Бусько покрутил головой.
– Милостивый пане, – сказал он, – как вы начнёте вешать, так они и нас потом будут тянуть вверх. А, упаси Боже, меня возьмут…
Князь по-своему задумался.
– Панечку, – сказал Бусько, – от повешения никому нет пользы… разве что воронам и червям. Не лучше ли взять выкуп, а сейчас посадить его в темницу?
– Ради Бога! Ты умный! – крикнул князь. – Бросить его закованного в узилище – и пусть Судзивой спасает мужа сестры… шестьдесят тысяч…
Бусько рассмеялся.
– Он столько не стоит, – сказал он, – я бы его за пятьсот отдал, подержав голодом.
Белый ничего не отвечал, потому что как раз стоял у открытой двери.
III
Прекрасное августовствое утро освещало картину, которая глазам князя могла показаться очень красивой. Она действительно была живописной.
У открытых ворот, решётка которых была поднята, стояла группа весёлых, смеющихся, выкрикивающих людей.
Кто бы не знал, из чего состояло войско Белого, поглядев на этот сброд, с легкостью узнал бы беглецов, бродяг, смутьянов и босяков, стянутых с трактов и лесов.
По правде говоря, только лишь самые достойные дворы и полки в то время могли похвастаться однотипным вооружением и одеждой, но даже самый жалкий двор беднейшего землевладельца чище и приличней выглядел, чем сброд Владислава.
Ни ростом, ни лицами, ни цветом кожи, ни фигурой почти двух не было похожих друг на друга; только бродяжничество, скитание по лесам, неудобства и бедность делали их родственниками. Ни на одном не было целой епанчи, не помятого колпака, не побитых доспехов, а вооружение у каждого было различное, жалкое, топорики, мечи, кое-какие цепы, скреплённые цепью, старые копья, луки собственной работы, щиты из дерева, жалко обтянутые шкурами, которые сами на ветру сделались.