На ногах, ободранных от кожаных башмаков, от лаптей и ходаков, через которые выглядывали пальцы, – там было всё, кроме приличной обуви.
Двое или трое хвалились железными горшками на голове, старыми, без носов. У кого-то головы были обвязаны платками, из-под которых были видны взлохмаченные волосы.
Среди этого особенного сборища менялись и светлые волосы, как льняные кудри, и чёрные, как смола, и стриженные, и длинные, так же как рост от самого огромного гиганта до приземистого карлика.
Хотя при взятии Золоторыи ни до какого кровопролития не дошло, некоторые из них были перемазаны застывшей кровью, кто-то имел свежие шрамы и залепленные зелёными листьями раны. Стоя довольно долго в лесу, этот сброд, который кормили и поили стараниями Фриды, при костях и при мисках, дрался и убивал друг друга; начальство едва их могло удержать от этого.
Всё это в диком лесу, в полутени и сумраке могло показаться менее страшным, менее омерзительным, но сейчас, белым днём, в блеске зари – было отвратительным.
Князь, поглядев на это своё войско, командиры которого, за исключением Дразги, выглядели не лучше, покраснел от позора, сердце его сжалось, он был унижен тем, что опустился до таких проходимцев. Он, что на императорском, папском, Людвига и стольких других дворах насмотрелся на красивых рыцарей и сам любил изысканность, будучи вынужден пользоваться этими разбойниками, собранными в лесах, почувствовал в сердце гнев на тех, кто были причиной его падения. Ему также пришло в голову, как он с таким сборищем человеческих отходов, изъятых из мусорки, сможет противстоять войску Судзивоя и короля Людвика? Как сможет сохранить среди них порядок и дисциплину?
На крик, которым они его приветствовали, князь едва отвечал гордым кивков головы, дал коню шпоры и, проехав мост, влетел во двор.
Там, ещё не спешившись, он грозно позвал старосту Кристина.
Дразга, стоявший тут же, ответил, что он спит пьяный, и у его двери стража.
– Немедленно заковать его и бросить в самую глубокую темницу… на хлеб и воду… пана шурина воеводы.
Из окна замка услышала этот ужасный приговор старая жена и с криком боли, с заломленными руками выбежала к князю, бросаясь перед ним на колени. Вся в слезах, наполовину бессознательная женщина возбудила бы сострадание в каждом, и князь тоже был бы к ней милосерден, если бы недавно не поклялся себе, что будет жестоким. Отворачивась, он приказал слугам взять её под руку, увести вон и запереть.
Доносились стоны и рыдания, но князь был в таком расположении, что эта боль сделала его ещё более свирепым. Он также вспомнил, что эта женщина была родственницей Судзивоя.
– Запереть и эту бабу, – воскликнул он, – чтобы я не слышал её крика.
Когда это случилось во дворе, слуги, которым дали приказ заковать старосту, бросились на него со скотской радостью, сбросили спящего с кровати и едва проснувшегося начали тормошить, толкать, издеваться, связывать, крича, цепями.
Кристин не мог прийти в себя. Один из слуг вылил ему на голову ведро воды. Его душераздирающие крики доходили прямо до двора. Эти крики, с которыми смешивался смех мучителей, лязг мечей, звон кандалов, совсем не поразил Белого. Ему казалось, что только теперь пошло так, как должно было.
Бусько, который, скатившись с коня, пошёл под стену вытирать со лба пот, смотрел на своего князя и не мог его узнать. Он был чрезвычайно активен, сам во всё вмешивался, приказывал, распоряжался.
Он приказал немедленно опустить крепостную решётку, закрыть ворота, поставить стражу, никого не впускать. Приказал при нём вывести из темницы по одному связанный гарнизон, вместе с Дразгой выбирая из него людей, которых можно использовать.
Он как раз был занят выбором людей, которые, от страха падая ему в ноги, сами просились на службу, когда выводили на двор закованного уже Кристина, отрезвлённого страхом и водой. Старый пьяница хотел, вырвавшись силой, приблизиться к князю, прося его быть милосердным, но по данному знаку слуги закрыли ему рот и, сильно толкая и нанося побои, бросили в ближайшую темницу, из которой вскоре послышался только сдавленный крик.
Некоторое время Белый сам суетился во дворах, желая обязательно быть деятельным, пошёл на зубцы, влез на ворота, осматривал подъёмную решётку, объезжал стены, влезал в пустые каморки, велел открывать ему комнаты и сараи, сам всё проверяя, пока, наконец, уставший, не дал знак рукой Дразге, чтобы остальное доделал за него, и велел проводить его в комнаты старосты.
Там Бусько, всегда усердный о собственном и панском удобстве, уже опередил его. Знали немного Золоторыю с первого её захвата, но теперь любящий отдых Кристин и жена его лучше её приготовили на приём нового господина.