Шаховский задумчиво кивнул.
– Ну все, я пошел. Мне еще своих догонять надо.
– Как ты проберешься сейчас к красным? – Евгений обжег пальцы самокруткой, обиженно поплевал на них, подул.
– Проберусь как‐нибудь. Мне за братуху мстить надыть. – Он попрощался и с понурой головой вышел за ворота.
На улицах Сыростана не встречались белогвардейцы, точно так же как накануне не встречались бойцы Красной армии. Стычка, в которой погиб Артем, оказалась первой и последней, да и постреляли‐то больше для острастки, никто всерьез не намеревался обороняться. Бойцы, наивно поверившие Евгению в день приезда, так же наивно приняли добровольцами Артема с Митькой, даже не спросив, что движет новобранцами. Просто порадовались, что отряд стал больше. «Эх, горе-вояки, – думал про себя Глеб Веньяминыч, – о провокациях даже не помышляют, а туда же – страной управлять взялись».
Евгений перезнакомился со скороспелыми сельскими властями и всезнайками, собрал небольшой урожай разноречивых слухов. Кто‐то говорил, что в Петропавловске уже объявили Чешскую республику, кто‐то судорожно крестился, снимая шапку, и утверждал, что всех беляков вчера же и расстреляли. Достоверно узнать что‐то получилось лишь на третий день. Оказывается, чехи, недовольные заминкой, как, впрочем, и в целом неясностью своего положения в полыхающей России, устроили мятеж. Они схватились с венгерскими коммунистами, смяли, лишили свободы и в конце концов жестоко казнили. Под управлением белогвардейцев хорошо обученные и дисциплинированные войска захватили Петропавловск, Курган, Челябинск и двинулись дальше по железной дороге. Вся Транссибирская магистраль запылала. Снова белая власть расправляла знамена. Пока Шаховские лакомились огурчиками из хозяйских бочек, к Челябинску подошли казачьи отряды из Верхнеуральска, Троицка и Еманженики. Первого июня 1918 года, когда удивленный Глеб Веньяминыч читал замусоленный газетный листок на сыростанской завалинке, в Челябинске сформировался комитет народной власти – временное правительство.
Поезда начали ходить лишь через две недели. К тому времени к Шаховскому обращались не иначе как «ваше сиятельство» и при встрече кланялись. Дарья Львовна не выходила со двора, увлекшись этюдами. Князь метался, трижды в день меняя планы, бормоча под нос противоречивые аргументы.
– Да надолго ли вернулась белая власть? Надеюсь, навсегда… В Омске адмирал Колчак создает новое сибирское правительство. Не лучше ли податься к нему, чем за моря? Но долгие ли годы уготованы этому правительству? – Он поминутно вскакивал и мерил шагами крестьянский двор. – Александр Колчак не государь император. И тому не удалось удержать в руках разбушевавшихся большевиков, а на этого вообще надежды мало.
– Почему так пессимистично, Глеб? – В его размышления рассудительным лебедем вплывала Дарья Львовна. – Наши предки прожили долгие жизни под знаменем с двуглавым орлом. И нам завещали. Отчего не верить в свой народ, в его разумность?
– Зверь успокоится лишь тогда, когда напьется крови.
– Ты народ зверем называешь? – В голосе княгини позвякивала сталь.
– Предводителей. – Князь потер морщинки на лбу, но они не разгладились, наоборот, стали еще глубже. – Пойми, Дашенька, народу все равно. Они сейчас как дети. Все хотят попробовать. Думают, а вдруг жизнь станет слаще, легче, беззаботнее? Они не знают новой жизни, вот и тянутся к ней. И мы не знаем. Но не тянемся, потому что прежняя нам нравится. А ведь скажи сейчас, что не станет конкуренции, не нужно будет постоянно высчитывать дебет и кредит, экономить на зарплатах и кормах – и мы ведь с радостью кинемся в омут революции. Но мы не верим в чудо, потому что долго и много учились. А они верят. Вот и вся разница.
– Да и терять не хочется все, что имеем, – задумчиво кивнула княгиня, – как‐то неприятно, когда тебя едва не в лицо называют врагом и эксплуататором.
– А все война, неумная и ненужная. – Шаховский помахал руками то ли в ораторском запале, то ли разгоняя комаров. – Не будь ее, не обнищала бы казна. Чем воевать, лучше бы построить пять новых заводов – рабочие места, сытые, занятые делом люди. И не стало бы пищи у этой революции.
– Ты по‐прежнему во всем винишь его?
– А кого мне винить? Кто во главе государства поставлен? Зачем? Не заботиться ли о подданных, часом? Всякая война – это зло. Кто бы ни победил, проиграет Россия. У меня, Даша, своя битва. Я бьюсь за тех, чьи судьбы вверены мне Господом – за тебя и Полину. – Глеб Веньяминыч надолго замолчал, несколько раз тяжело вздохнул и закончил: – Поэтому мы едем во Францию.
Евгений с Полиной, сменившей шелка на простую крестьянскую одежду, бродили по окрестным холмам. В льняной рубахе, подпоясанной разноцветной косичкой, ее аристократичность еще сильнее бросалась в глаза. Говорить о любви они стеснялись, а говорить о чем‐то другом казалось мелочным и пустым. Конечно, они тайком уже блазили[62] возвращением в Новоникольское, закатами на берегу Ишима под музыку цикад, венчанием, как положено, в сельской церкви с непременным родительским благословением, окропленным слезами счастья. Не сбылось.
– Ты все‐таки намерен ехать с нами? – в который раз осторожно спросила Полина.
– Да. У меня нет выбора. Иначе я могу тебя потерять. – Он сказал просто, без пафоса и без натуги, как о чем‐то обыденном и давно решенном.
– А что будет потом? – Для нее будущее представлялось не таким однозначным.