– Н-да, все равны. – Жока опешил от ее горячности. – И в самом деле, как‐то нехорошо сестру за долги отдавать.
– Я не могу долго здесь… уже второй день прячусь по углам, хочу рассказать тебе… все это. Могут хватиться. – Она начала заматываться в платок.
– Постой, Айсулу, почему именно мне? – Вопрос повис в тростниковых зарослях.
Сети остались непроверенными – то ли с рыбой, то ли с потерянными чунями и сорной травой. Жока побежал прямиком в штаб, растолкал сонного Армена, свистнул Давиду, так и сидевшему на завалинке с давно написанным письмом под локтем. Они долго недоверчиво качали головами: Айсулу – дочь и сестра контры – недостоверный рассказчик.
– Но рысковать нэлза, уходыт нэлзя, – рассуждал Армен Рафикович.
– Уходить нельзя, не исполнять команды нельзя, распространяться про то, что рассказала кроткая пастушка, тоже нельзя. Безвыходная получается канитель, – подытоживал Евгений.
– Если поверим соплюшке и обосремся перед начальством, будет ой-ой-ой, – предупредил Ванятко.
– Если обосремся перед сельчанами, будет еще хуже, – не согласился с ним Давид.
Постановили ни вашим ни нашим: Армен громко уйдет с большей частью бойцов, часть из которых подзадержится в пути и вернется через пару ночей. Шуметь станут с избытком, пусть басмачи думают, что отряд с песнями и знаменами двигается к Черняеву. Жока, Ванятко, Давид и треть всего личного состава останутся втихаря в Лебяжьем. Открыто будут патрулировать всего шестеро, остальные по возможности затаятся на сеновалах.
– Постараемся пустить пыль в глаза. – Давид потирал руки.
– Нэ думаю, што обманэм. – Армен не разделял его оптимизма.
– А мы вот как поступим. – Ванятко взял инициативу в свои руки. – Отправим всех заключенных в Семей. Так нам скорее поверят. А сами набьемся в бывшую тюрьму, там пересидим.
– А сколько сидеть‐то будем? – Евгений задал опасный вопрос. Все понимали, что ожидание требует временных границ, но надеялись, что до этого дело не дойдет, что басмачи объявятся и вся операция будет оправдана.
– Двэ нэдели.
– Месяц, – одновременно с Арменом выкрикнул Давид.
– Прошу предоставить месяц на данную суматоху, – поддержал его Жока, – через месяц кто как, а лично я ожидаю осень – все планы заморозятся до весны. Да и господам бандитам не маслом намазано в степи зимовать. Если не нападут, тогда займемся новой тактикой – для зимнего периода.
– Ладно, мэсац.
Через день, точь‐в-точь как обещали, красноармейцы выкатили многочисленные телеги, взгромоздились на лошадей и недружно запели. Во главе колонны встал Давид, чуть отстав, ехал Армен. Сельская детвора, как положено, побежала вдоль колонны с улюлюканьем, посвистом, мамкиными пирогами на дорожку и просьбами дяденькам-солдатушкам прихватить с собой, потому что «я вам страшно пригожуся». Пыль клубилась по улицам Лебяжьего, не позволяя сосчитать, сколько людей вышло в дорогу, а это и на руку.
Жока громко, на всю улицу, крикнул вдогонку, мол, не переживайте, что нас мало, мы ребятки с огоньком. Потом устроил прилюдную перекличку на шестерых, чтобы все любопытные уши услышали. Он зашел в опустевший двор, где совсем недавно толклись подводы и бряцали ружья, хозяйственно прикрыл створку ворот конюшни.
– Здеся мы, по темноте уйдем за село, там заляжем до утра, – прошептали нагретые бревна.