Жока оказался в серьезном затруднении: или надевать штаны, или вытаскивать наган. Рассудил в пользу штанов: если бы хотели напасть, то подстрелили бы и так, без спектакля. Из сумерек вынырнул тонкий силуэт, замотанный в платок, так что не разглядеть, кто под ним прятался.
– Ты одна? Зачем пожаловала? Следила за мной? – Он сразу насыпал пригоршню вопросов, чтобы скрыть неловкость: все‐таки девица застала батыра без штанов.
– Я не враг советской власти, не враг… тебе. – Она приоткрыла платок, стрельнула глазами по сторонам. – Вы думаете, что басмачи уходят?
Это неправда. Они специально слух пустили. Как только вы отсюда уйдете, они прибегут в Лебяжье.
Жока присвистнул и опустил наган:
– Почему мне следует тебе верить?
– Мне не хочется… под их власть. Я мечтаю, как и раньше, уехать в Семипалатинск и поступить в коммуну.
– А откуда у тебя известия? Где доказательства, что это правда?
– Жанибек передал.
– Ого! Значит, ты в контакте с контрой? Кто именно передал? Кто общается?
Айсулу помолчала:
– Ну! Назвалась коромыслом, хватай ведро, – поднажал Жока.
– Все, – выдавила она с трудом, – все общаются. У каждого есть кто‐то среди бандитов. Старшей снохе принес весть Идрис – мол, с Жанибеком все в порядке.
– А почему он решил откровенничать с вами про их планы?
– Потому что… – Она запнулась и замолчала.
– Говори! Почему? – Жока сжал рукоять нагана, его переполняла злость и непонятное чувство, будто в этот самый момент он теряет что‐то важное, нужное, но не знает, как это удержать.
– Я скажу, ладно, скажу. – Айсулу сняла платок совсем, рассыпав волосы. Густой шелк не желал прятаться, будучи освобожден от оков плетения. То, что днем становилось толстыми послушными косами, вдруг явилось пугающим и чарующим мороком – черная-пречерная струящаяся бесконечность. – Отец обещал меня Идрису в жены за долги. Теперь отец в тюрьме, а Идрис требует обещанного. Раз отца нет, то мной распоряжается старший брат. Это Жанибек. Я сказала, что подчиняюсь советской власти, а не старинным законам, а Идрис сказал, что скоро власть перейдет к басмачам, чтобы я не больно‐то мечтала о свободной жизни.
Ее слова забивались в уши мягким озерным песком, мысли наскакивали одна на другую. Жока опустил глаза и наткнулся на свои голые пятки. Он порыскал глазами по берегу в поисках ненужных сапог, потом вспомнил, что они остались куковать в казарме, махнул рукой. Айсулу тоже не отрывала взгляда от его босоты. Переварить услышанное оказалось трудно. Верить или нет? Вдруг опять козни? А если нет? Если она и впрямь мечтает сбежать от патриархальных обычаев в город? Вполне вероятно.
– Теперь говори как на исповеди, отчего признаешься. Ты ведь понимаешь, что вредишь своему брату?
– А что он для меня хорошего сделал? Он может отдать верблюдов в уплату долга, а вместо этого отдает сестру. Это хорошо, по‐твоему? Почему я должна безропотно терпеть и соглашаться? Ты же сам говорил, что при советской власти все равны!